Марина Райкина - За кулисами. Москва театральная стр 29.

Так, у Малыша, то есть Тамары Муриной, был красивый роман с мужчиной по имени Бичико, что в переводе с грузинского означает «мальчик». Правда, мальчик для травести был крупноват – под два метра роста – и ничего для нее не жалел. Когда она въехала в квартиру, за выездом, там не было ничего.

– Я села на батарею и заплакала, – говорит Тамара. – Позвонил Бичико, а я реву. «Жди нас», – только и сказал он. И вскоре открылась дверь, сначала въехал ящик с шампанским, а потом сверху на меня полилось и само шампанское, которым Бичико к тому же поливал стены. Когда он узнал, что у меня нет даже холодильника, он пошел к соседям и за бешеные деньги купил холодильник со всем его содержимым.

– Я прошу прощения за мой вопрос, но оттого, что травести играли всегда подростков, не наблюдалось ли смены сексуальной ориентации?

– Нет, что вы! Мы такого и не знали. Хотя лично у меня был случай в Детском театре – я заметила, что одна помрежка все время как-то особенно поглаживала меня, угощала орехами и даже провожала до дома. Я не подозревала ничего дурного, но интуитивно почувствовала что-то неладное. И еще поклонница одна тоже вела себя странно. Но вообще травести, насколько я могу судить по коллегам, стопроцентные женщины. И хорошие матери.

По-разному складывались женские судьбы у травести. Точной статистики не существует, но можно утверждать, что у многих из них, игравших для детей, собственных детей не было. Лилия Князева с Роланом Быковым взяли на воспитание мальчика. А вот Сперантова имела двух дочерей, и крохотная Ирина Соколова также имеет дочь. Но список бездетных все-таки больше.

9

Эти женщины играют детей, и их актерский век так же короток, как детство. Рано или поздно в жизни каждой из них наступает трагический момент, когда выходить на сцену шкодливым пацаном становится просто неприлично. И по внутреннему ощущению, и от страха, что первым это заметит зал.

– У меня такой момент наступил лет за пять до окончания карьеры, – говорит Тамара. – Это было ощущение катастрофы, смерти на дистанции. Думала, что буду Малышом еще год. Но знаешь, когда слышала из зала: «Малыш, дай колокольчик!» – а это происходило на каждом третьем спектакле, – думала: «Ты неплохой Малыш». Хотя я всегда говорила Спартаку (Спартак Мишулин): «Вот бабушка Малыш и дедушка Карлсон».

В зале так никто не думал. И после спектакля дети лезли на сцену, тащили Малышу плюшевых собак, и, что особенно смешно и трогательно, девочки подставляли ему пухлые губки для поцелуя.

Нет, не верю, никакая не бабушка – артистка Тамара Мурина. Маленькая, спортивного телосложения, очень подвижная и катастрофически добрая, подбирающая на улице всех бродячих собак. А, собственно, других – театральных склочниц, интриганок и стерв – это нежное амплуа ни за что не потерпит.

– Знаешь, что самое, наверное, страшное? – спрашивает она меня. – Я не чувствую свой возраст. Могу такое отчудить…

– Например, что?

– Могу подраться. Недавно с собакой своей, Дусей, гуляла, и какой-то подвыпивший мужик стал ее травить своей собакой. Я палку схватила – и на него. Тот ошалел и убежал.

В самом деле, что происходит с травести, когда они доходят до той страшной черты? Немногие удачно переходят на возрастные и характерные роли, как Валентина Сперантова, Нина Килимник, Галина Соколова. А вот Князева, как ей ни старались помочь, на сцене так и не смогла состариться – осталась вечным ребенком. Так же, как и Галина Иванова, которая нашла себя только в дубляже и на радио. Но эта женщина, крохотная – всего 1 метр 45 сантиметров – как постаревшая Дюймовочка, уверяла меня, что если бы начала жизнь заново, то стала бы только травести – с короткой стрижкой, высоким срывающимся дискантом, и никакого маникюра.

Любой театр обидно делят на звезд и всех остальных. Остальные – это массовка, кордебалет, фон. Ее незаслуженно обходят вниманием и даже в театральных рецензиях обозначают аббревиатурой – «и др.», «и т. п.», «и пр.». Но за этими уничижительными сокращениями стоят живые люди со своими судьбами. Работают, как правило, честно, не ожидая похвал и поощрений. Но осознают ли герои сцены, что «фон» может возвысить или погубить их героизм? И знают ли они,

Каково жить массовке на Руси?

1

Для начала я решила сама стать сказочным персонажем – влезть в шкуру, ой, то есть в шубу Снегурочки, как говорится, примерить на себя волшебный образ. Главный вывод после четырех елок: дети прекрасны – глаза ясные, полные беззаветной веры в Деда Мороза со Снегуркой, а вот родители… Да… некоторые из них заслуживают не чуда, а хорошей порки: одни нагло и бесцеремонно отталкивают чужих, чтобы, значит, своих к эстраде поближе поставить, другие во весь голос орут: «Миша, Настя, Захар…» – и делают селфи.

Но есть еще одна разновидность родителей: они как будто сканируют и меня с Дедом, и Зайку бедного со Снеговиком – на предмет возраста, благонадежности и, главное, соотношения цены, заплаченной за билет в театр, и качества предоставляемых новогодних услуг. Очень неприятны мне такие родители.

– Ну что, Снегурочка, жива? – спрашивает меня Тереза Дурова после того, как я «отснегурила». – А у тебя неплохо получилось. Может, на сцену хочешь теперь, в настоящем спектакле попробовать? У нас есть лишний костюм из «Буратино»!

Я не верю своим ушам: моя давняя мечта, кажется, начала сбываться.

«В самом деле, сколько можно писать о театре, наблюдая его из зрительного зала?» – думаю я. Может, наконец попробовать рассмотреть его не из кулис или с колосников (хотя театр что в профиль, что сверху занятен), а из самой что ни на есть гущи событий, став их непосредственным участником. А событие в «Театриуме на Серпуховке» тогда было – «Бу-ра-ти-но». И вот единственный из всех режиссер Тереза с исторической фамилией Дурова предложила мне войти в спектакль. И в какой?! Где поле чудес в стране дураков? Это нам близко. А какую роль даст? Может, пиявочника Дуремара? Неплохо бы.

2

За полчаса до начала дневного спектакля. Для неопытного человека за кулисами «Буратино» – это шок… от красотищи: по узкому коридору с гримерками то и дело снуют артисты в костюмах комедии дель арте: многослойные, как торты, и разлетающиеся юбки, панталоны в ромбах (числом 88), шляпы необычных форм (тоже 88), изящнейшая обувь из ткани (57 пар) и, конечно же, маски, расписанные вручную (47 штук). Не говорю про гондолу (1 штука) – ее за веревку уже катят на сцену по коридору. А все это пиршество оттого, что своего новенького «Буратино» режиссер Дурова отправила в Венецию, где вовсю бушует красочный карнавал.

Наконец получаю от Терезы строгие ЦУ относительно своей роли. Суть их сводится к следующему: я даже не ученик пиявочника, а всего лишь одна из масок Венецианского карнавала. У меня ни единого слова, зато много движения, примерно как у кукол на старинных шкатулках: ручка вверх – застыла – поклон с покачиванием – ножка в воздухе замерла… Ну как-то так.

– Тут главное – без лишних движений и суеты, но на скорости. Сможешь? – предупреждает Тереза. – Попробуй.

Пробую принимать изящные позы. Видя мой испуг, смеется:

– А ты хотела «кушать подано» сыграть? У нас не получится. Ты на сцене слушайся Мамуку (актер труппы Мамука Заркуа. – М. Р.), следи за ним, он прикроет.

Как выяснилось потом, не он один меня контролировал – вся команда была заточена на внедрение в профессиональную среду инородного и, что особенно неприятно, самодеятельного тела.

Приходит Мамука, приносит костюм, и я падаю в обморок от его нереальной красоты (костюма, конечно). Да этому предмету костюмного искусства от Ольги Резниченко место в музее, он заслуживает отдельного описания. Значит так, мне достались: 1) объемные шарообразные панталоны из бархата золотистого цвета; 2) фиолетовый камзол с крутой поролоновой грудью, отороченный золотистой тесьмой и расшитый висюльками из стекла; 3) золотистые башмаки с синими помпонами на круто загнутых носах; 4) высокий в полоску колпак с игривым загибом на сторону; 5) маленькая черная шапочка из бархата, которую в обязательном порядке надевают под колпак, чтобы волосы не торчали.

3

Первый звонок.

– Господи, молния-то здесь полетела, – заволновалась костюмер, когда я напялила на себя всю эту дель-артовскую роскошь.

И она, недолго думая, берет иголку и наскоро, пока не прозвенел третий звонок, зашивает прямо на мне костюм, как потрошеную дичь перед отправкой в духовку. Надо сказать, что состояние мое уже близко к критическому: в животе вдруг разлилось что-то подозрительно неприятное, жар, потом озноб. И еще одна мысль: а как же теперь мне, зашитой от седьмого шейного позвонка до копчика, с туалетом быть? Ну, если приспичит? И непонятно куда делся мой бодрый утренний кураж и желание самой испробовать профессию, про которую я столько знаю. Может, сбежать, пока не поздно? Поздно – за мной пришли.