Фиона никогда ничего не боялась. Тем более каких‑то девчонок. Она не боялась мужчин. Но так происходило отчасти потому, что ей не было страшно потерять кого‑то из них. Она никогда не боялась одиночества. Пока не встретила Джона Андерсона. И теперь ей было что терять.
– Когда вы встречаетесь? – поинтересовался Эдриен.
– В семь тридцать у Джона. Его экономка готовит обед. Знаешь, я ведь еще ни разу не была у него дома. Он и сам не был там все лето – только заезжал забрать что‑нибудь из одежды. А я ни разу не поехала с ним. Да он и не приглашал… Теперь я жалею об этом. Окажусь сегодня вечером в совершенно незнакомом месте, среди незнакомых людей. И буду играть в чужие игры. Мне страшно, Эдриен.
– Успокойся! Все будет хорошо. – Эдриен не верил своим ушам. Женщина, державшая в страхе половину представителей печатной индустрии Нью‑Йорка, боится до смерти какой‑то экономки и двух молоденьких девчонок!
– И я никогда не видела его собаку…
– Ради бога, Фиона…. Ведь подружился же Джон с сэром Уинстоном. И ты наверняка подружишься с его питбулем. Не торопи события. Прими на всякий случай валиум, будь естественной. Ты же можешь очаровать любого, если захочешь. Вот увидишь – все будет отлично.
В тот день у них больше не было возможности для разговоров. В журнале творилось какое‑то безумие, одно за другим шли бесконечные совещания, все время возникали вопросы, требующие немедленного разрешения. В перерывах между совещаниями Фионе удалось пару раз поговорить с Джоном по телефону. Сегодня он говорил уже спокойно. Фиона призналась, что нервничает из‑за предстоящего обеда, Джон успокаивал ее, сказал, что любит и что все непременно будет хорошо. После разговора Фионе удалось справиться с волнением. Она твердила себе, что ничего страшного не происходит, просто все происходящее для нее в новинку, ведь у нее до сих пор не было подобного опыта. Никто из ее приятелей не собирался знакомить ее со своими детьми, а главное, никто из них не значил для нее так много, как Джон. Она не переживет, если потеряет его!
Сидя в конце дня на очередном совещании, она вдруг поймала на себе тревожный взгляд Эдриена.
– Когда тебе надо быть у Джона? – вдруг спросил он, глядя на часы.
Фиона в этот момент записывала что‑то в свой ежедневник и ответила ему машинально:
– В семь тридцать.
– Вообще‑то сейчас уже восемь десять! Немедленно вставай и отправляйся туда!
– О боже! – Остальные участники совещания недоуменно переводили взгляд с Фионы на Эдриена. – Я ведь хотела заехать домой переодеться!
– Забудь об этом! В машине подкрасишься немного. Ты выглядишь замечательно! Быстро! Главное, быстро!
Он буквально выставил из кабинета пытающуюся извиниться перед коллегами Фиону. Забежав к себе в кабинет, она позвонила Джону и извинилась, объяснив, что потеряла счет времени из‑за неожиданно возникшей проблемы с декабрьским номером. Джон сказал, что не стоит волноваться по этому поводу, но голос его показался Фионе раздраженным. Только в доме Джона Фиона поняла почему.
Квартира была большая и отлично отделанная, но все здесь было каким‑то чересчур стерильным и холодным. И буквально везде – на стенах, на комодах, на тумбочках – были фотографии покойной жены Джона. Гостиная напоминала святилище, здесь висел на стене огромный портрет Энн Андерсон, а по обе стороны от него – портреты обеих дочерей. Фиона отметила, что жена Джона была хорошенькой, но даже по фотографиям было видно, что эта женщина никогда не задумывалась о собственном стиле. В сравнении с ней Фиона несомненно выигрывала и в красоте, и в неповторимом шарме. Зато Энн казалась настоящим воплощением идеальной жены. Энн, похоже, была из тех женщин, с которыми Фионе всегда становилось чудовищно скучно, но сейчас она изо всех сил старалась прогнать от себя подобные мысли.