— Сила, безусловно, очень важна. Но гораздо важнее — уметь нанести удар строго в определенную точку.
— И вы никогда не терпели неудачи?
Он одарил ослепительной улыбкой своих противников, только что потерявших все сбережения в этом глупом пари.
— Один раз, — признался он. — Когда мне было тринадцать, — канарец взмахнул широкополой шляпой, склонившись в изящном поклоне. — Приветствую вас, кабальеро! — обратился он к присутствующим. — Мое почтение!
С этими словами он направился к выходу, провожаемый полными ярости взглядами всех тех, кто еще полчаса назад рассчитывал стать богачами, а теперь оказался на грани полной нищеты, причем большинство из них до сих пор не могли понять, как такое могло случиться.
Лейтенант Педраса и еще трое или четверо солдат, с самого начала горевших энтузиазмом по поводу этой затеи, теперь задавались вопросом, как уладить нежданно-негаданно возникший долг. Тем временем сержант осматривал труп животного в попытках найти логичную причину столь неслыханного события.
— Это колдовство! — пробормотал он наконец. — Ничто иное, как колдовство!
— Придержите язык! — возмутился старый капитан. — Если уж проигрываете, так хотя бы делайте это с достоинством. Никаких чудес тут и близко нет — одна лишь сила да сноровка мошенника, сумевшего обобрать нас на ровном месте. Пусть он подавится моими деньгами, но если кто попробует обвинить его в шашнях с дьяволом, то я ему самолично вырежу печень. Вам ясно?
На этом какое-либо возмущение прекратилось, и когда проигравшие с понурыми головами наконец покинули конюшню, то увидели своего соперника удобно устроившимся на скамье в просторном дворе крепости. Он со скучающим видом оглядывал окна, словно хотел побыстрее покинуть это мрачное место.
— А вы знаете, я вдруг решил пригласить всех вас пообедать в таверне, — заявил он. — Вино и еда за мой счет!
— С удовольствием, особенно если вспомнить, что этот обед будет у нас последним на многие дни вперед.
— Да бросьте вы! — засмеялся канарец. — Не стоит оно того! И потом, кто знает... Быть может, в следующий раз вам больше повезет.
— Следующего раза не будет, сеньор Силач! Можете не сомневаться!
Этот анонимный голос из толпы проигравших наградил Сьенфуэгоса прозвищем, под которым он будет известен в дальнейшем, поскольку всем казалось, что нельзя придумать лучшего для человека, совершившего такой удивительный подвиг.
— Как тебе это удалось? — спросил Бонифасио Кабрера, когда они встретились тем же вечером, как всегда, на задворках верфи.
— Одним ударом.
— Это я и сам знаю! Я спрашиваю, каким образом ты проделал этот трюк?
— Почему это непременно должен быть трюк? — возмутился Сьенфуэгос, отчаянно притворяясь обиженным. — Ведь я — Гусман Галеон по прозвищу Силач, самый уважаемый человек в Санто-Доминго.
— Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому! — засмеялся хромой. — Знаю я тебя, и хотя я верю, что ты самый сильный человек на свете, ни одному канарцу еще не удалось сразить мула одним ударом. Так что это был за трюк?
— Вовсе не трюк, а знания.
— Что еще за знания? — не понял Бонифасио.
— Те, что я получил здесь и там, — Сьенфуэгос понизил голос, ласково коснувшись его руки. — Помнишь, я рассказывал тебе о негритянке, с которой провел столько времени на берегах Маракайбо?
— Той самой, что потом пропала во время вашего похода к Большому Белому?
— Да, той самой, — горько улыбнулся Сьенфуэгос при воспоминаниях. — Она была родом из Дагомеи — это такая страна в Африке, чьи жители поклоняются змеям; у них царит настоящий культ ядов. Эта девушка знала о ядах почти всё.
— Хочешь заставить меня поверить, что ты отравил мула?
— Нет, конечно!
— Тогда объясни, в чем дело!
— Уголек знала о ядах почти всё, — невозмутимо продолжал Сьенфуэгос. — Но когда мы достигли континента, оказалось, что она никогда не слышала о кураре: густой пасте, которой обитатели сельвы смазывают наконечники стрел, мгновенно убивающей жертву.
— Ты рассказывал мне об этом, но я думал, ты преувеличиваешь.
— Я нисколько не преувеличивал, — ответил Сьенфуэгос. — Кураре — сильнейший яд, но при этом какой-то неправильный: он парализует и убивает, лишь когда попадает в кровь; если его просто проглотить, ничего не случится. Когда мы жили у купригери на озере, Уголек упорно трудилась, пока наконец не смогла создать подобный яд, и научила меня его готовить.
— Ну что ж, понимаю, — признал Бонифасио. — Но по-прежнему не понимаю, как тебе удалось уложить мула.
Сьенфуэгос, откровенно гордясь своей находчивостью, торжественно провозгласил:
— Я вспомнил об одной старой ведьме, чьим рабом я был, когда жил среди мотилонов. Так вот, она наносила кураре под ногти и, защищаясь, царапала врага отравленными ногтями. Это она навела меня на эту мысль!
— Так ты намазал кураре ногти? — поразился хромой. — И не побоялся?
— Я старался не поцарапаться, — рассмеялся канарец. — Потом я схватил мула за губу, вонзил в нее ногти и лишь после этого ударил кулаком. Вот же чертова тварь! Чуть не сломала мне руку, но рухнула, как мешок!
— А если бы она не упала?
— Ну что ж, тогда бы я потерял тысячу мараведи. Но в любом случае я бы получил доступ в крепость и свел бы «дружбу» со стражниками.
— Страшно подумать, что могло случиться, если бы тебя разоблачили.
— Тогда бы я потерял тысячу мараведи и собственную жизнь в придачу, — убежденно ответил Сьенфуэгос. — Но я нисколько не беспокоился по этому поводу: ведь на этом острове никто не слышал о кураре и его свойствах.
Хромой Бонифасио Кабрера крепко задумался; видимо, ему требовалось немало времени, чтобы осмыслить все сказанное другом; в конце концов он лишь безнадежно пожал плечами.
— Никак не могу взять в толк: то ли ты сумасшедший, то ли самый умный парень, какого я только встречал в жизни, — заключил он.
— Я всего лишь человек, которому пришлось научиться защищаться, пользуясь лишь дарами природы.
— Что думаешь теперь делать?
— Надавить на тех, кто мне должен денег, — последовал уверенный ответ.
— И что ты с этого получишь? Триста мараведи?
— Вот еще! Гораздо больше. Ничто так не разъедает душу, как то, что человек никогда не имел, но мог бы заиметь. Но если отнять у человека то, что ему принадлежит, он готов на всё.
— Кажется, я тебя понял.
— Но это же дураку ясно! То, что человек не стал бы делать за деньги, он наверняка сделает, лишь бы не расставаться с собственными деньгами. В этом и состоит разница.
4
Брат Бернардино де Сигуэнса молил Господа о помощи, в которой так нуждался, чтобы Бог указал ему путь и способ выйти из трудного положения, особенно трудного для человека вроде него, преданного святой церкви, но иногда отвергающего ее методы.
Монах знал, что дон Франсиско де Бобадилья выбрал его с единственной целью: использовать в качестве главного орудия Святой Инквизиции в Индиях, чтобы затем открыть дорогу настоящим инквизиторам с их методами добиваться «неопровержимых доказательств» и начать наконец судебный процесс по обвинению в колдовстве немки Ингрид Грасс, более известной как Мариана Монтенегро.
Эта иностранка с бурным прошлым, оставившая высокородного супруга, дальнего родственника короля Фердинанда, чтобы последовать за жалким пастухом, о котором шептались, будто бы он каким-то непостижимым образом выжил во время резни в форте Рождества, была поистине лакомым кусочком для тех, кому доставляло удовольствие пытать беззащитных женщин, особенно если они при этом еще и красивы — и шелудивый монашек делал все возможное, чтобы остаться первым и единственным звеном в цепочке, которая непременно стала бы цепью бесконечных страданий и мук.
Умный и образованный, он принадлежал к числу немногих рационалистов своего времени, понимающих величие и сложность предстоящей задачи. Хотя он не участвовал в спорах искателей приключений, моряков и картографов, но без возражений принял теорию о том, что так называемая Западная Индия состоит не только из многочисленных островов, разбросанных в океане перед Сипанго, но представляет собой огромный барьер из сельвы, рек и высочайших гор, меняя все существующие представления о планете Земля.
Коротышка-францисканец стал одним из первых, кто сумел признать, что Церковь и Корона поставили перед собой слишком сложную задачу по завоеванию новых земель и насаждению на них своей веры. И теперь он сильно опасался — кстати, не без причин — что вмешательство третьего элемента — то есть Святой Инквизиции, глубоко запустившей свои когти в дела и Короны, и Церкви, приведет лишь к тому, что и без того непростое положение осложнится еще больше.
Освоение Нового Света привело бы, вне всяких сомнений, к рождению новой расы, в жилах которой слилась бы кровь аборигенов, христиан, евреев и даже мусульман, а потому крайне глупо было бы требовать, чтобы в условиях слияния стольких различных верований все следовали жестким канонам и правилам, установленным Святой Инквизицией.