Я, холодея, ждал. Вы представить себе не можете, как страшно и неприятно было на него смотреть. Хорошо одетый, симпатичный человек, с приятным лицом, и вдруг глаза начинают поблескивать и косить, рот передергивается, и несется бред, полный глубокой трагической убежденности.
– Послушайте, – снова начал он, – скажите честно… только не обижайтесь и не думайте, что это глупая шутка… мне совсем не до шуток. Так вот… только честно! У вас никогда не появляется потребность… как бы это объяснить… Словом, вам никогда не хочется войти в воду и делать вот так?
Он стал как-то странно раскачиваться, делая забавные, но очень сложные движения руками и головой. На первый взгляд эти движения были совершенно нелепы, но они не казались никчемными, в них чувствовалась какая-то целеустремленность, что-то они мне напоминали, то ли движения какого-то механизма, то ли чьи-то профессиональные жесты – массажиста, фокусника, гипнотизера… В них ощущалась некая «нужность», это не были движения «просто так». Это были движения «зачем-то». Я следил за ним как зачарованный. Он перестал и посмотрел на меня.
– Нет? Никогда не хотелось?
Я почесал в затылке.
– Знаете, говоря честно – нет. Хотя они что-то мне напоминают, эти ваши эволюции. Не могу только припомнить – что.
Он горестно покивал.
– Да. Понимаю вас. Этого и следовало ожидать.
Он замолчал и глубоко задумался. Я тоже молчал, глядя на него. Я все пытался понять, что это значит, кто он такой и что мне с ним делать, если это сумасшедший. Все-таки больше всего он был похож на сумасшедшего.
– Это и есть циклотация, – сказал он наконец тихо. – Не сама циклотация, но кинематический ритм, для циклотации здесь нет материала, и поэтому выход мал. Да вы и не заметили бы его. Выход происходит в другом темпе времени… Скажите, а слово «циклотация»… Впрочем, я говорю чушь.
– Вы хотите спросить, знакомо ли мне слово «циклотация»?
– Да… Но это чушь. Откуда вам его знать? Это я сказал пустяк.
– Я должен вам сказать, что… «цикл» – это распространенное слово, и поэтому…
– Нет, нет, не будем об этом. Это пустяк… Еще один вопрос. Последний. Самый последний. Вы астроном, да?
Я кивнул.
– Правильно я понимаю, что вас интересуют физические процессы, происходящие в масштабах весьма больших сравнительно с планетной единицей длины?
– В общем, да.
– Строение звезд, строение звездных систем?..
– Да… галактики. Метагалактика… космогония, космология…
– Так. Тогда вопрос. Только честно. Вы… Вас… Вот вас лично это действительно увлекает? Вас эти проблемы действительно побуждают к деятельности?
– В общем, да. Несомненно. Все это чрезвычайно увлекательно.
– Увлекательно… А вы никогда не спрашивали себя: зачем? Зачем это вам, собственно, надо? Почему просто не существовать – питаться, размножаться, оберегать себя и потомство?
Теперь он говорил совершенно спокойно и рассудительно. Такой вопрос, по-моему, рано или поздно приходит в голову практически любому человеку. Мне он тоже приходил. И много раз мне приходилось спорить на эту тему. Я сказал:
– Все это не просто. Дело, вероятно, в том, что человек основательно отличается от животных. Ему органически присуща потребность в избыточной информации: инстинкт познания. Вопрос «зачем» не имеет смысла. Познание – это необходимость. Это свойство мощной нервной организации. Это не зависит от нашего «я». Это нам присуще так же, как собаке – отличный нюх, а птице – отличное зрение… Я, наверное, недостаточно четко выражаюсь?
– Нет. Достаточно. Я понимаю. К сожалению, я все отлично понимаю. – Он, помрачнев, откинулся на спинку стула. – Я понимаю главное: как-то, почему-то, каким-то страшным попущением вы стали носителями разума.
– Кто – мы?
– Вы. Все.
– А вы?
– Я – другое дело, – сказал он устало. – Я, собственно, преступник. А точнее – я просто неудачник. Я не сумел. Может быть, ошиблась машина. Может быть, какая-то логическая прореха. Все это выяснится. Все это выяснится очень скоро… только, пожалуй, слишком поздно…
– Простите, – сказал я, решившись, – а что, собственно, произошло? Что это с вами?
Он печально рассматривал меня своими красивыми серыми глазами. Не могло быть у сумасшедшего таких глаз. Стоило ему стать таким – спокойным и печальным, как я начинал ему верить. Это от меня не зависело.
– Да, естественно, – сказал он. – Вы хотите понять. Вы – не циклотатор, вам хочется разобраться во всем. – Он подался вперед и положил ладонь на мою руку. – Человек, – сказал он. – Хорошо! Если бы не точка останова, все было бы великолепно. Это была бы счастливая ошибка. Но!..
Я ждал. Он убрал руку и продолжал:
– Коротко говоря, все вы были задуманы как циклотаторы. Это такие машины, вы не поймете… Два миллиарда ваших лет назад я забросил сюда кое-какое оборудование и поселился на берегу горячего океана. Я разрабатывал тогда новый вид циклотации, более экономичный и требующий минимальных сроков. Я был совершенно уверен в себе, все было отлично. Двое суток – наших суток – я непрерывно работал. Потом меня буквально на час вызвали в лабораторию. Это было пятьдесят миллионов ваших лет назад. И за какой-то час… – Он покачал головой. – В чем-то я просчитался. Может быть, недостаточно учел геологическую эволюцию, циклотаторы не получились. – Он вдруг остановился. – Скажите, возможно, вы случайно знаете, хотя вы не специалист… Но все-таки, в вашем организме, внутри; нет ли чего-нибудь такого, что вызывало бы недоумение, казалось бы нецелесообразным. Вы понимаете?
Я пожал плечами, стараясь сохранить непринужденность. Прежде всего спокойствие и вежливость. Все хорошо, все культурно: два интеллигентных молодых человека рассуждают на абстрактные темы.
– Право, я не знаю, – сказал я. – Есть рудиментарные органы, атавизмы. Например, аппендикс, отросток слепой кишки. Совершенно никчемная вещь. Или, скажем, гланды. Хотя гланды, кажется, это какой-то фильтр…
– Аппендикс, – повторил он. – Что ж, возможно. Правда, я не совсем понимаю… Покажите, где он у вас.
Я показал. Он задумчиво смотрел на мой живот.
– Конечно, следовало бы посмотреть… (Эге, подумал я, подобравшись. Начинается.) Но судя по всему… Может быть, в этом все дело. Впрочем, какая теперь разница! Циклотаторы не получились. Из псевдозародышей выросло нечто непредсказанное, эволюция отклонилась от программы и дала человека…
– Что ж, – вставил я. – И прекрасно.
– Да, – он печально вздохнул. – Это было бы прекрасно, если бы я не спрограммировал точку останова. Ведь циклотаторы – это прикладные механизмы. Пока циклотация идет – они нужны, когда циклотация заканчивается, включается останов и… – Он замолчал.
Я тоже молчал, думая, как бы перевести разговор на другую тему. На западном склоне появилась отара. Впереди отары, опираясь на длинную полированную палку, шел Магомет – покурить и выпить чаю. Я плохо представлял себе, как он будет реагировать на странные высказывания моего незнакомца. Мне не хотелось осложнений. Магомет – человек простой, добрый, но диковатый.
– Лучше бы вообще ничего не получилось, – сказал незнакомец. – Циклотаторы бы не сработали, эксперимент бы провалился, и пусть его… А получилось, что я вызвал к существованию разумную жизнь и сам же спрограммировал ее уничтожение в предельно короткие сроки… Какие-нибудь десять-двадцать тысяч локальных лет.
– Н-да, – сказал я неопределенно. Магомет приближался.
– В разгар развития, – сказал незнакомец. – Когда кажется, что вся вселенная в твоих руках… – Его опять передернуло.
Магомет помахал мне издали палкой. Я помахал в ответ.
– Ну что ж, я пойду, – сказал незнакомец. – Простите меня. Я, конечно, попытаюсь что-нибудь сделать…
– Ну что вы, – сказал я рассеянно. – Не стоит беспокоиться. Как-нибудь обойдется.
Он усмехнулся.
– До свидания, – сказал он.
– Будьте здоровы, – сказал я.
Я ожидал, что он встанет и пойдет. Но произошло нечто удивительное. Почище фокуса с туфлями. Повторяю, я ожидал, что он поднимется, раскланяется и пойдет себе своей дорогой. Но он вдруг как-то провис в стуле, руки упали, глаза стали стеклянными, плечи опустились. Я с ужасом смотрел на него. Это был уже не человек, это был труп – белый, холодный, жуткий… Он медленно кренился набок, и я уже вскочил, чтобы его подхватить, как вдруг он снова ожил, встряхнулся и сказал смущенно:
– Простите, чуть облик не забыл. До свидания еще раз.
Он поднялся и, поклонившись, пошел по дорожке, которую мы наездили за месяц и обложили камешками, чтобы не заблудиться, возвращаясь в лагерь в тумане. Я смотрел ему вслед.
Я часто вспоминал этот разговор. На дежурстве ночью, когда небо затянуто облаками и надо следить за ними и пользоваться каждым часом прояснения, я забирался в наш «газик», устраивался поудобнее на сиденье и думал, думал, думал, глядя, как ветер несет над палатками клочья серого, светлого в темноте тумана.