— Плохо, ной. хорошо. Хорошо, потому что человек освобожден от уравниловки. Раньше получали 120 рубликов и заработать хоть копейку больше было невозможно. Концерт стоил 5 рублей, съемки — 50. Все, точка! Узнав о том, что я заработал на рубль больше, мне говорили: «Это плохо, хватит!» Я спрашивал, почему. А мне отвечали: «Нельзя, есть распоряжение».
Богатым никто не был и быть не мог. Существовало жесточайшее распределение, пайка. Я был в таких магазинах, куда никого не пускали и только избранным раздавали пайки. За мясом надо было идти в подвал магазина, и там тебе его по блату рубили. Ни дач не строили, ничего! Вы посмотрите на бывшие цэковские дачи. Это же избушки! Все мои старые друзья — директора, руководители — только сейчас начинают строить дачи. Раньше не разрешалось. Все было по распределению-распоряжению.
А сейчас гуляй, Ваня! Ну, он и загулял! А ради того, чтобы гулять, он на все готов. Хоть горло перерезать. Человек, к сожалению, все доводит до абсурда, до крайности.
— И где же справедливость?
— Она есть тогда, когда ты можешь делать все, что хочешь, никого при этом не задевая. Живешь, не мешая другим. А когда человек начинает тянуть одеяло на себя.
Сергей Аполлинариевич Герасимов как-то ставил у нас спектакль, и его любимой присказкой было: «Не надо тянуть одеяло на себя». В чем был ее смысл? Представьте себе: большая семья, одно на всех одеяло. Один потянул — другого оголил. Не тяни на себя! Но не может человек остановиться.
— Когда молодые говорят о прошлом, что, мол, неправильно жило ваше поколение, вас это задевает?
— Нет. Потому что они правы. Ошибка лишь в том, что эти молодые в тех условиях вообще не выжили бы. Они бы сразу напоролись на вилы, и этим бы все закончилось.
Мы весело жили, 120 рублей получил — и гуляй. А эти ребята деньги зарабатывают. Они ведь счастья-то мало видят. Бегают, как зайцы, ничего не успевают.
— Вы ведь артистом становиться не собирались?
— Совершенно точно. Лет до пятнадцати и не думал о театре. Все произошло отчасти случайно. Как это часто бывает в жизни. Я жил с родителями и сестрой в небольшом городе Тара, где и театра-то своего не было.
Но так случилось, что во время войны в наш городок приехали артисты из Украины. Это была труппа театра имени Заньковецкой из Львова.
Никогда не забуду, как видел на рынке, где я торговал морковкой, актеров этого театра. Они казались мне людьми из иного мира.
В Тару приехала лишь часть труппы. И потому для постановки спектаклей нужны были люди. Так возникла студия, в которую приглашали молодых ребят. Я был в их числе.
И моя судьба определилась.
Помню ли я свою первую роль в театре имени Вахтангова? Ну а как же! Спектакль назывался «Крепость на Волге», я играл Сергея Кирова. До меня эту роль играл знаменитый актер Михаил Державин (отец известного актера театра Сатиры Михаила Державина. — И. О.). Он был болен, а спектакль должен был оставаться в репертуаре.
Как я волновался! Но спектакль прошел хорошо, меня даже поздравляли.
А потом так получилось, что в скором времени наш театр должен был ехать на гастроли в Ленинград, город, которым до своей гибели руководил Киров. Это было очень ответственно — выходить перед ленинградской публикой, хорошо помнившей Кирова, в роли их земляка и вождя. Директор нашего театра придумал ход — сделать мне основательный грим. Он хотел, чтобы я вышел на сцену, а зал воскликнул: «Киров!» Директор был уверен, что после такого эффекта спектакль обязательно ждет успех.
Стали искать гримера, нашли на ленинградском телевидении. Мне сделали очень серьезный грим — щеки, скулы. В итоге я стал похож на какого-то бурундука. Но стоило мне выйти на сцену и, согласно замыслу режиссера, засмеяться — говорили, что Кирова отличал заразительный смех, — как все наклейки на моем лице разом отошли в стороны и стали напоминать огромные уши. Я тут же скрылся за кулисы, где директор резким движением сорвал грим с моего лица. Ничего, отыграли спектакль. Пусть особого триумфа не случилось, но и провала тоже не было. Вспоминаю иногда.
— Вы что-то не сыграли из того, что хотели?
— Есть чувство, что я еще что-то хотел сыграть, но уже не выйду в большой роли.
— В вашем театре сейчас идут репетиции «Короля Лира». Разве не вы будете играть Лира?
— Нет. Потому что это большая работа. И делает ее человек, находящийся в том возрасте, когда он должен работать. Лира будет играть Максим Суханов.
— Вам это уже не интересно?
— Интересно. Но я боюсь, что у меня уже не хватит сил. Самое худшее, что может быть на сцене, это когда ты видишь, что человек уже в возрасте, а все героев играет. Жалкая вещь. Уходить надо вовремя. Или играть вторые роли. Ничего страшного в этом нет. Играю я Шмагу в «Без вины виноватых» — и ничего!
— И это с вашим опытом и вашими регалиями?
— При чем тут регалии? Был такой актер Борис Смирнов, который после того, как сыграл роль Ленина, стал и в жизни вести себя, как вождь. Однажды он сказал мне, что не может позволить себе ходить без сопровождения. «Почему?» — спрашиваю. «Ты разве забыл, кого я играл», — удивленно ответил Смирнов. Позже я узнал, что он, оказывается, еще и «стучал».
— Вам доставалось от таких людей?
— Нет, Бог миловал.
— Как вы относитесь к тому, что слава проходит? Сегодня ведь мало кто знает, кто такие Щукин, Симонов, Вахтангов.
— Да. Ну и что?
— Не обидно? Забвение ведь ждет и кумиров сегодняшних.
— А вы знаете Бурлака-Андреева? А Гламу-Мещерскую? От музыканта остаются ноты, от скульптора — памятники. А наше, актерское дело — бабочки. От нас ничего не остается. Желтенькие странички газетных рецензий, да и то, если их вырезать и собирать.
— А фильмы?
— Буквально вчера смотрел кусочек старого фильма «Звезда» с Николаем Крючковым. Так все наивно. Ответьте, у вас мобильный телефон звонит. Не стесняйтесь.
— Спасибо, извините, пожалуйста. А у вас есть мобильный? С техникой вообще какие отношения?
— Телефон есть, но не работает. В этом деле я отсталый человек. Бибиси-Телеси. Я, например, совершенно не понимаю, что такое Интернет. Зачем он?
Как-то в одной из газет я прочитал слова Михаила Александровича, обращенные к журналисту: «Вы что думаете, я за прожитые годы каяться буду? Не дождетесь. Каяться надо, если бы я лгал. А я не лгал».
А от него ведь действительно многие ждали покаяния. Как же, и членом ЦК партии был, и на съездах заседал, и звание Героя Социалистического Труда имеет. Все вроде так. Вот только каяться-то в чем? В том, что всегда был любим и востребован?
Об этом мы тоже говорили с Михаилом Александровичем.
— Есть ли у меня ностальгия по тому времени? Есть, конечно. И не только у меня. Она от испуга. Мы ведь жили подпольной жизнью — мясо подпольно по знакомству получали и разговаривали подпольно. Тогда ведь была система кухонных разговоров, все было втайне.
Мне тут один актер сказал недавно: «Слушай, как скучно в театре стало жить. Ни партсобрания нет, ни товарищеского суда. Поговорить негде». Раньше действительно такие громы-молнии метали, такие крики! Сейчас никто не кричит. Шипят в основном.
— А себе цену вы знаете, Михаил Александрович?
— Знаю. Должен сказать, что оцениваю себя не на пять с плюсом. Я ведь живой человек, у меня много недостатков.
Теперь у Михаила Александровича недостатков нет — 26 марта 2007 года артист умер. Болезнь, с которой он боролся долгие годы, в конце концов победила. Как это всегда бывает в жизни. Но Ульянов все равно ушел победителем — когда его провожали, плакал весь театр, весь Арбат, очередь желающих проститься растянулась на всю улицу и большинство не смогло даже дойти до гроба, плакала вся страна — ведь он и вправду был совестью нации. Как и его маршал Жуков.
Осенью 2012 года московский театр имени Вахтангова вспоминал своего ушедшего худрука. В честь 85-летия Ульянова его коллеги сыграли один из самых громких и талантливых спектаклей юбилейного для Михаила Александровича года — «Пристань».
В финале, где на развевающемся белом полотнище, согласно режиссуре, обычно идут фотографии членов легендарной труппы театра, в этот вечер были лишь изображения Ульянова.
Вместе со всем залом дань памяти большому актеру отдавала и его единственная дочь Елена. Я уже говорил, что мы давно с ней знакомы. А потому не попросить ее вспомнить об отце я не мог.
Мы сидели в той самой квартире в доме на Тверской, где долгие годы жил Ульянов и на котором сегодня висит мемориальная доска в его честь. Елена Михайловна вспоминала, а я слушал ее и пытался представить, каково это — быть дочерью признанного уже при жизни великим артиста.
— То, что мой отец — великий артист, я, пожалуй, никогда не понимала. Я воспринимала отца как отца. Даже какие-то его артистические экзерсисы — работа в театре, игра в кино — на меня никакого впечатления не производили.