– Нет, у нас не сохранилось довоенных периодических изданий. Наш дом сгорел во время оккупации. У отца есть только один журнал «Социалiстичний Киiв», подаренный ему Заболотным.
– Это тот, в котором портреты Косиора и Постышева? (Все ему неймется)
– Нет, это тот в котором процесс над Бухариным.
– А зачем же он подарил его отцу?
– Там приведены материалы конкурса на проект правительственного центра в Киеве, который для меня тоже представляет большой интерес.
– Ну, если подарил Владимир Игнатьевич, там ничего плохого быть не может. Передавай привет отцу. Надеюсь, что у него со здоровьем все в порядке. (Конечно, как может быть со здоровьем не все в порядке после таких кампаний, как борьба с космополитизмом, антисемитская кампания 53-го года и начавшаяся кампания борьбы с излишествами).
– Да, все в порядке. До свидания.
Когда я подходил к своему подьезду, возле дверей на стульчике сидел президент нашей любимой, уже рухнувшей Академии архитектуры Владимир Игнатьевич Заболотный (вернее рухнувшей частично – теперь ее по указанию Хрущева сделали Академией строительства и архитектуры). Он теперь частенько сидел на этом месте.
– Здравствуй, Саша!
– Здравствуйте Владимир Игнатьевич. А мы как раз только что о вас говорили.
– Это с кем еще?
– С Красковским.
– Ты смотри, с ним особенно не откровенничай. А что он обо мне говорил?
– Что вы были хорошим президентом.
– Смотри ты! Обычно он хвалит только непосредственное начальство. Как там батька? (они с отцом были в приятельских отношениях, он в 1944 году вызвал отца в Киев одним из первых при организации Академии).
– Да ничего! Работает в КИСИ, руководит кафедрой, хотя ему вставили непонятное и. о.
– Что сделаешь, такие времена. Я ведь уже тоже не президент, а простой советский академик. Покомандовал одиннадцать лет и хватит. Теперь мне доверили только отдел изучения народного творчества и истории украинского искусства при президиуме Академии. Во всех строительных ошибках оказались виноваты архитекторы. Академией теперь командуют инженеры. А дело это непростое, ох непростое! Вот Комар продержался пять лет, и где он – нет его. Сейчас командует Бакума Павел Федорович – магнитогорский строитель. А меня для компенсации морального ущерба пристроили академиком во всесоюзную Академию строительства и архитектуры.
– Так, может оно и лучше, Владимир Игнатьевич? Меньше хлопот. Как ваше здоровье?
– Да вот хвораю. Сердце подводит. А где Ирина?
– Сестра в Днепропетровске. Отбывает с мужем трехгодичную трудовую повинность после окончания консерватории.
– Так ты с отцом вдвоем? Тяжело, наверное. Смотри, береги его.
К четырем часам на площадь Богдана Хмельницкого выводил последнюю группу туристов отец моего ближайшего друга Саши Скуленко и выстраивал их в каре лицом к присутственным местам, спиной к Софии. Из соседнего с нами подьезда выбегали фотографы (у них там в подвале была лаборатория) и делали групповые фотографии. После этого Иван Александрович прощался с туристами и спускался в фотолабораторию, где для него был накрыт фуршет между кюветами с проявителем и фиксажем. Злачные места он не любил посещать, так как был человеком аккуратным и, приняв соответствующую дозу, приходил домой ровно в шесть к обеду.
В этом подворье находилась моя первая работа – проектный институт с длинным названием. Размещался он в хлебной Софиевского собора и в соседнем здании неясного назначения, в котором на первом этаже жили люди, а на втором находилась наша мастерская. Сюда же, в полуподвальное помещение я вернулся через много лет, когда ринулся в архитектурную науку. Да, да, именно в то самое полуподвальное помещение, в которое заглядывал через окошко маленький Кацис, уговаривая меня посадить его соседку мадам Петросян в тюрьму за то, что она шваркнула его Раечку сковородой по голове. Да, да, тот самый полуподвал, о котором рассказывала на всех собраниях ледянящую душу историю моя сотрудница Зоя Петровна, как в него вбежал одичавший турист в поисках туалета и успел расстегнуть ширинку. Она требовала повесить над входом вывеску: «Это не туалет, а научное отделение». Об этом мы рассказывали в «Лысом-1».
Рядом с этим полуподвалом находился следующий, в котором размещалась мастерская великолепного и отважного графика Дядычко, к которому я заходил посмотреть его новые эстампы и выслушать рассказы об интригах Союза художников. В его отваге я смог убедиться, когда мы, разьезжая с экскурсией по Киевской области, зашли на территорию Васильковского храма. Шла вся наша группа, человек пятнадцать, впереди две наиболее энергичные дамы. И вдруг на них с воем выскочили два огромных пса. Все замерли. И тут вперед вырвался Дядычко, широко развел руки, пригнулся и с криком «А ну я вас!» пошел на них. Псы поджали хвосты и убежали.
– Как же вы так решились? – спросил я.
– Главное нападать первым, – спокойно ответил он. – Это у меня еще с войны.
И действительно, однажды я увидел, сколько у него наград. И то, он надел не ордена, а только колодки.
И следующий полуподвал уже принадлежал нашему институту. Там было машбюро с самыми полными дамами, копирбюро с самыми аккуратными и тихими девочками. Оттуда частенько слышались тирады неформальной лексики, которым позавидовали бы биндюжники, произносимые нежным голоском нашей Люды – начальницы архива. В конце коридорчика стояло невыносимое аммиачное амбре наших синьковальных машин. Там работали Шура и Валерий. Шура была начальницей, и к ней приходилось часто обращаться с различными срочными просьбами. У нее было железное здоровье.
– Шурочка, миленькая! Я к вам опять с просьбой сделать сегодня два комплекта копий для заказчика. Шурочка, а чем вы тут дышите?
– Я уже шесть год как не дышу, только выдыхаю аммиак, как Змей Горыныч!
По другую сторону коридора размещался наш переплетчик и эрудит Миша.
– Миша, мне нужно сегодня шесть планшетов.
– Саша, ты же видишь, сколько на меня навалили. Так что не раньше, чем послезавтра.
– Миша, очень нужно, конкурс.
– Ладно, беги за бутылкой, я тебе дам планшеты из своих загашников. Стой! Куда ты побежал? Обожди минуту!
Миша вытаскивает из кармана кусок толстого картона. Это его «подкожные». Между двумя слоями склеенного картона разместились две двадцатипятирублевки, которые выковырять может только он с помощью специального приспособления.
– На, возьми.
– Слушай, ведь это я же тебе должен ставить.
– Саша! Какая разница. Ты мне, я тебе. Возьми одну, а закусь уже можешь за свой счет. Только раньше шести не приноси, а то я сорву выпуск проекта Головичу. Ты где жил до войны?
– На улице Новой между Заньковецкой и площадью Спартака, где театр Франка.
– Да знаю, знаю. Это рядом с Николаевской.
– Рядом с улицей Карла Маркса.
– А это одно и то же. Была Николаевская, стала Карла Маркса. Так что, тащи бутылку, расскажу тебе про эту улицу, а заодно про Меринговскую, про «Континенталь», да про цирк Крутикова, да про детский театр.
И я иду в магазин на Ирининскую. Когда вернулся, то увидел, что во дворе у ляды перед входом в подземный склад стоит Гаврилыч.
– Саша! – окликнул он меня. – Ты что, к Мише заходил за планшетами? (у него было удивительное чутье на такие вещи).
– Да! А как вы угадали?
– А я все вижу. Так надо же бумагу выписать, да я тебе отмотаю сколько нужно в случае чего. Договоримся!
– Да вроде пока не нужно.
– Ясно, это Миша из загашников. Ты все равно заходи завтра, потолкуем насчет планшетов. Ты же, я слышал, диссертацию делаешь.
Но все это было позже. А пока лето после первого курса прошло в практике, этюдах, пляжных развлечениях, вечерних гуляниях в парках с поцелуями и выяснениями отношений. Ничто не предвещало больших неприятностей. Впереди был второй курс, а вместе с ним уже и настоящие архитектурные проекты.
На втором курсе мы приступили к самостоятельному проектированию. Первая наша курсовая работа была предложена на выбор – либо автобусная остановка, либо вход в парк культуры и отдыха, либо фонтан. Большинство выбрало вторую тему. Я выбрал первую. Очевидно сказывалась робость перед самостоятельным проектированием – вход был слишком вольной темой – наиболее смелые решили даже побаловаться скульптурой. Просмотр наших эскизов производил довольно странное впечатление. Там, где были представлены входы в парк, шла сплошная классика в дорическом, ионическом и коринфском ордерах – прямо древняя Греция, фонтаны были украшены изваяниями в виде рыб, птиц и передовиков производства (у наиболее сознательных). Там, где стояли эскизы автобусных остановок, казалось, что мы попали на выставку кондитерских изделий, а именно – тортов. Тогда все мы были под сильным влиянием новой застройки Крещатика, и большинство студентов во всю использовали орнаментированную керамику, которая преподносилась почему-то как украинское барокко. Это была официальная точка зрения, мы же с помощью Василия Ивановича Сьедина усвоили, что украинское барокко имеет совсем другие стилевые характеристики. Классических решений по этой теме почти не было, и авторов проектов в классике считали консерваторами. О более современных стилях мы не могли и заикаться. Конструктивизм, функционализм и минимализм были просто запрещены. Моя остановка была тоже решена в керамике и оформлена различными орнаментами, картушами и барочным щипцом.