Хотя замечал я уже в нем признаки греховной гордыни. Рано начал, Денисе! Гордыней обуяны бывают дерзостные мужи с первой бородой – летам к двадцати. Ты же очень рано начал, юный отрок безбородый.
Наталья Сергеевна побежала в церковь, потому что некуда было ей больше бежать с её душевной мукой, с тем ужасом, в который вверг её живой, но душевно погибший её сыночек Миша.
Но старательной прихожанкой она не была никогда. И относилась с подозрениям к «официальным попам», как всю жизнь относилась с подозрением ко всему официальному. Прекрасный мальчик, по возрасту не очень далекий от её Мишеньки, утешил, помирил – и только-только начала отпускать невыносимая боль – и явился этот сытый самодовольный чиновник в рясе и отнимает у нее утешение, читает нотации Светлому Отроку, как читали нотации учителя её Мише, нудные и тоже официальные чиновники, только не от церкви, а от школы, от которых Мишенька и бежал в компании с дикой музыкой и этими варварскими фильмами. Они тоже виноваты по-своему в том, что случилось – и теперь настиг её холодный истукан из того же племени. Думает, надел рясу, так может учить всех!
– Видим мы ясно, святой отец, светлую печать на челе Его юном и прекрасном! – упорствовала Наталья.
– Закрой свой слух, Денисе. Идем в храм, я тебя исповедую и отпущу грехи.
Отец Леонтий крепко ухватил Дениса под локоть и с ласковой непреклонностью повлек в храм.
Но женщины вдвоем ухватили Отрока за другую руку.
– Недостоин ты еси исповедовать сего Отрока Светлого, потому что нет в тебе смирения перед сим чудом, явленным нам Господом в лице Отрока сего! – не своими какими-то словами заголосила Наталья.
Устраивать драку было бы неприлично. Тем более – вне храма, на глазах зевак, среди которых ещё много остается погибших для вечной жизни злорадных безбожников. Могут оказаться здесь же, к великому соблазну, и сектанты, и журналисты, которые разнесут скандал по мерзостным своим листкам.
Отец Леонтий остановился и воззвал:
– Выбирай, Денисе: в свет идешь или в тьму?! Смущает тебя сам Сатана в облике сих дерзостных и злочестивых жен!
Только что Нина с Натальей пережили горестный восторг прощения, прилив любви, который оказался сильнее самой смерти – и теперь за это их обозвали «дерзостными и злочестивыми». И кто обозвал!
– Не слушай ты сего служителя недостойного. – Такими же странными для себя словами Наталья теперь заговорила с Денисом. – Господь избрал его храм для явления милости Своей, а он, пастырь нерадивый, имея глаза, да не видит. Так же и книжники и фарисеи не различили Божественного Младенца, принесенного во храм. Своей слепотой ты, недостойный, сделаешь сей храм подобием нечистой синагоги!
– У меня синагога?! Да отсохнет, прости Господи, нечистый язык!
– Где не видят света истинно Божественного, не чтут Светлого Отрока – там не храм, а синагога, в которой отвергли Божественного Иисуса!..
Наталья слышала эти слова в детстве, когда гостила в деревне у бабушки. Но забыла их, забыла почти и бабушку, и теперь ожившие в памяти слова ей самой казались чудом, казалось, их вкладывает ей в уста сам Бог собственноручно. И тем очевиднее делалась ей правота Светлого Отрока – и темная греховность недостойного пастыря.
– Замолчи ты!
– Так и фарисеи не разглядели явления Спасителя! Синагога! Синагога!
– Замолчи! Пошли, Денисе!
Но Денис не колебался. Он знал, с кем он. Он впервые ощутил поцелуи на своей руке. Он видел Светлого Старца, открывшего ему высокое предназначение. Он уже знал, что он – Сын Божий. Сын Божественных Супругов, бытие Которых открыто ему первому здесь на Земле. Да, Он – Сын Божественных супругов, и тоже должен писаться с большой буквы как член Божественной Семьи!
Он выдернул руку из цепких пальцев отца Леонтия.