– Я там был, правда, но я никогда ни на кого не доносил, даже когда был маленьким. Впрочем, мне нечего было и сказать. Вы так обвели меня, когда я квам пришел! Я ни секунды не думал, что Орхидея может быть у вас, именно поэтому пошел в комиссариат повидать Перрена и узнать, нет ли новостей и не приехал ли инспектор Ленок. Последний ввел меня в курс дела и пригласил ехать с ним. На что я не колеблясь согласился в надежде оказать помощь супруге человека, которого я так любил. Вы не дали мне времени произнести и трех слов...
– Мне кажется, что вы наверстываете упущенное. У вас есть еще что-либо нам сказать?
– Да! Если вас предали, то ищите в другом месте!
– Это я и сделаю. Куда вы нас везете?
– В отель «Континенталь». Вы ведь там остановились?
– Да. Спасибо за вашу любезность.
Мадам Лекур от него отвернулась и стала смотреть в окно кареты. Антуан, воспользовавшись этим, снова обратился к Орхидее, неподвижно застывшей в своем углу.
Черная вуаль, закрывавшая лицо, была настолько тяжела, что дыхание женщины ничуть не колебало ее. Антуан тихо приподнял вуаль и увидел все то же отчаяние на лице. Слезы текли из закрытых глаз. Молодая женщина даже не пыталась их вытирать. Он достал свой платок и мягкими прикосновениями, как художник, завершающий портрет, принялся промокать ее слезы.
– Орхидея! – прошептал он. – Все не кончается на этом... Нужно думать о жизни...
Она, казалось, не слышала его слов, а он не осмелился продолжить разговор. Может быть, потому, что все, что он мог бы произнести, казалось ему пошлым и мало убедительным. Что сказать этому цветку, лишенному корней, который сумел расцвести на чужой почве, меж тем как дерево, на которое опирался, было повалено? Что могло интересовать ее в стране, где с самого ее приезда она почти не встречала симпатий?
Он продолжал думать, как ее утешить, когда карета остановилась у парадного входа в отель. Швейцар в галунах бросился отворять двери. В этот момент генеральш;» обратилась к Антуану:
– Если у вас нет лучшего занятия на сегодня, то не пообедаете ли с нами? Я перед вами в долгу.
Тон ее был таким суровым, что ему захотелось отказаться, но на этот раз Орхидея открыла глаза:
– Примите приглашение! Это будет мне приятно.
Он молча поклонился, затем спрыгнул на землю, помог сойти дамам и заплатил за фиакр, пока они входили в большой холл отеля.
Когда они подошли к дежурному спросить ключи, молодой человек в шляпе, красиво надетой на золотистые кудрявые волосы, стоявший поодаль, облокотившись на стойку, сорвал ее с себя и бросился к Орхидее:
– Вы – мадам Бланшар? Извините меня, я из газеты «Ле Матен» и хотел бы спросить вас... – Больше он не успел сказать ни слова: Антуан в три прыжка подскочил к нему, схватил за руку и увлек за цветочник с зелеными растениями.
– Не может быть и речи надоедать ей, Лартиг. Оставь ее в покое. Ей и так пришлось тяжело!
– Ты шутишь! А что мне скажет мой главный редактор, как ты думаешь? Ты даешь себе отчет? Прекрасная и таинственная китайская принцесса...
– Маньчжурская...
– Пожалуйста, пусть так. Я начинаю снова... Прекрасная и загадочная маньчжурская принцесса убивает мужа, затем бежит, затем...
– Кто тебе указал на отель «Континенталь»?
– Эта часть моего маленького секрета.
– Раз ты так хорошо осведомлен, то должен знать, что комиссар Ланжевен убежден в ее невиновности, впрочем, он только что об этом сказал! И оставил ее на свободе!
Робер Лартиг улыбнулся, что придало его круглой ангельской физиономии, с не менее круглыми голубыми глазами, еще более наивный вид. Эта наружность простака приносила ему, впрочем, немало успеха у людей простодушных и доверчивых, так как, будучи пройдохой и, как никто, коварным, он был ярым охотником за новостями, и некоторые из его репортажей составили ему довольно лестную репутацию.
– Это правда! Я тоже это знаю, – величаво заявил он. – И я не собираюсь задавать ядовитых вопросов.
– Твои вопросы всегда ядовиты, когда ты чуешь добычу. Послушай, давай договоримся. Я предлагаю сделку.
– Какую? – недоверчиво спросил журналист.
– Сегодня вечером ты обедаешь со мной, и я скажу тебе все, что знаю, и все, что смогу сказать нового. У тебя будет эксклюзивное интервью.
– До этого момента все идет хорошо... но есть одно «но», не так ли?
– Ты попытаешься держать на расстоянии твоих назойливых собратьев. Это ты тоже хорошо умеешь делать: сообщи им какую-нибудь хорошую информашку, которая отправила бы их подальше отсюда! Например, в Каркасон...
– Почему не в Китай?.. Хорошо, это мне подходит! Сделка заключена! Я буду у тебя в семь часов!
– Превосходно, я пойду к дамам, меня пригласили на завтрак.
Когда Антуан вошел в апартаменты обеих дам, окна которых выходили на улицу Риволи и Кастильоне, ему показалось, что он переступил порог иного мира. Несмотря на шедший на улице снег, по-зимнему покрывший сад Тюильри, здесь было тепло. Огонь пылал в камине, вазы были наполнены цветами, придав праздничный вид и еще большую роскошь номеру с деревянной облицовкой стен и расписанному золотом потолку.
Мадам Лекур наблюдала в это время за официантом, накрывавшим на стол у камина, поглядывая в поданное им меню. Она предложила Антуану сесть, объявив, что Орхидея переодевается, и предложила выпить бокал шампанского.
– Не принято, конечно, пить до обеда, но когда я чувствую себя подавленной или разбитой, то не раз замечала, что оно мне идет на пользу.
– Я готов следовать за вами, – улыбнулся художник, пытаясь понять, почему на лице этой совершенно незнакомой женщины, случайно встреченной молодой вдовой в поезде, видны следы слез.
– Похоже, что эта церемония была для вас большим испытанием?
Она бросила на него быстрый взгляд и отпила глоток:
– И вы интересуетесь, почему? После нашей последней... несколько бурной встречи я о вас узнала многое. Я знаю, что вы человек чести, и чтобы ответить на все ваши вопросы, которые я читаю в ваших глазах, я думаю, что смогу доверить вам то, что Орхидея уже знает. Конечно, вы должны дать слово... без этого вы будете продолжать задаваться вопросами, что я делаю рядом с ней и топтаться в одном месте в поисках ответа. Вы даете мне честное слово?
– Даю, – серьезно ответил Антуан, по тону старой дамы догадавшийся, что речь пойдет о чем-то очень серьезном.
Он не подумал скрывать свое удавление, когда она пересказала ему все, предшествующее рождению Эдуарда.
Многое стало теперь ему понятным, начиная с непреклонного отношения мадам Бланшар к женитьбе сына. Теперь она должна испытывать облегчение оттого, что тот, кто ничего для нее не значил, удалился навсегда. Семейное состояние перейдет теперь целиком ее настоящему сыну, и только ему одному...
– Почему до сих пор вы ничего никогда не говорили? – спросил он наконец.
– Жизнь моего сына шла по плану, который казался мне хорошим, спокойным и взвешенным. Ни за что на свете я не согласилась бы внести в него волнения и огорчения.
– Я думаю, вы могли бы принести ему радость. Мне приходилось встречаться с вашей кузиной Аделаидой. Всегда я видел в ней женщину жесткую, холодную, тщеславную, заботившуюся только о своем общественном положении и о воспитании детей. Эдуард ее разочаровал. Она его отбросила, но я не думаю, что он от этого очень страдал. Чувство, которое он питал к ней, было лишено тепла, в то время как – в жизни иногда все очень странно складывается – он очень любил отца. Я думаю, что знакомство с вами было бы для него радостью. Теперь мадам Бланшар не придется о нем заботиться. Его существование перестало мешать ей...
– Его существование, несомненно, но моя смерть, если я уйду раньше нее, может перевернуть всю жизнь этой эгоистки. В моем завещании, находящемся у нотариуса, я все свое имущество оставила Эдуарду, вместе с необходимыми объяснениями...
Появление Орхидеи положило конец беседе. Антуан поднялся и пошел к ней навстречу, думая, что хорошо было бы написать ее портрет. На ней было белое, почти по-монашески строгое платье, делавшее ее похожей на огромную лилию... или на призрак. Зная, что в Китае белый цвет – цвет траура, художник ничего не сказал, а просто взял руку молодой женщины и поднес ее к губам. Она поблагодарила его за этот жест слабой грустной улыбкой. Затем спросила:
– Человек, у которого вы меня похитили там внизу, конечно, журналист? Я не люблю этих людей, они пишут, не знаю что, и я их боюсь.
– Вам нечего бояться Робера Лартига. Он – друг и не будет вам досаждать. Он попытается даже помешать своим коллегам надоедать вам, хотя я не уверен, что это ему удастся. Многие журналисты обладают толстой кожей. Если хотите, я дам вам совет: вам следует на время уехать из Парижа.
– Полиция, наверно, не позволит.
– Если я объясню, они согласятся. Все зависит от места, куда вы поедете. Я думал о Марселе...
– Я устала говорить ей об этом, – прервала его генеральша. – Я хотела бы отвезти ее к себе в свой дом на Поркеролле, например. Я хотела бы, чтобы она наконец смогла себя чувствовать у меня, как дома, как чувствовал бы себя ее супруг.