В кофейне, куда он заглянул, хозяин – пышноусый атлет – сразу махнул рукой, предотвращая попытку достать бумажник:
– Никаких денег, пане! Сегодня все и для всех – бесплатно! Жаль, что посетителей маловато… – он обвел взглядом зал, посмотрел в большое окно-витрину и воспрянул духом: – Ну да ничего! Как парад начнется – так набьются, это право слово верно! Тогда и скучать не придется… Вам чего подать-то?
Юноша заказал кофе, печенья и почти не удивился, когда хозяин, принеся заказ, устроился на стуле рядом и завел разговор. О том, что «всех своих» он отпустил погулять в такой день, что старший сын с женой и маленькой дочкой у него живет на Китеже и как волновалась вся семья, когда Чужие напали на планету, но «бронь божи!», Чужие никого у сына не убили, хотя он сам дрался с ними в ополчении, а жена и дочь прятались в лесу у туземцев. И что двоих этих туземцев сын недавно привозил сюда, показывал Землю, и что «люди они добрые весьма, а что дикие – так и что?» И что младшего недавно с тремя одноклассниками поймали аж на Арконе – почти пробрались на космодром, чтобы лететь на Флот и вступить в него юнгами; пришлось всыпать, но несильно, уж очень дело большое. И что у дочки парень погиб в «большом сражении в космосе, знаете, конечно?» – хороший был парень такой, рос на глазах, дружили с дочкой с детства – и дочка, которую наотрез не взяли на Флот, теперь записалась на курсы медсестер, «мувит, хоть так за него отомщу – раненым помогать буду!». И что война, видимо, все-таки долгой не будет, потому что «ведь сильно добже их побили, замиренья просить будут – вы-то как думаете?»… Разговор юноше не мешал ничуть, хотя посетитель сам говорил мало. Хозяин спохватился, только когда послышался резкий электронный сигнал – видимо, заранее выставленный где-то за стойкой на приборах:
– О! Полчаса до парада! Сейчас соседи собираться начнут…
– Полчаса?! – юноша вскочил, заторопился.
Хозяин, очевидно, собиравшийся предложить посетителю остаться – экран в кофейне был огромный, – тут же уважительно спросил:
– Так у пана билет?
– Ну… – юноша развел руками и от смущения полез снова за бумажником, но хозяин с улыбкой задвинул его руку обратно в карман.
– С праздником. А до площади лучше ехать трамваем, остановка сразу за перекрестком, на любом можно…
До трамвая сразу добраться не получилось – перед самым носом движение перекрыл идущий строй солдат в парадных мундирах малиново-черно-белой расцветки. Но никто даже не пытался возмутиться – наоборот, со всех сторон послышались приветственные выкрики, слившиеся в единый гул, который, впрочем, перекрыли солдаты, хором грянувшие песню…
Это шла Гвардия – Дроздовский полк, и стены дрожали от грохота шагов и мужских голосов…
Лицо юноши стало каким-то самоуглубленным и в то же время решительным. Он не кричал вместе с остальными, но провожал взглядом строй как человек, что-то для себя окончательно прояснивший… И это выражение сохранилось на его лице, когда он легко вскочил на первый трамвай – звонко заголосивший на повороте…
…Занять свое место на импровизированной трибуне – между сухощавым стариком-офицером и крайним из группы взволнованных донельзя мальчишек-скаутов, которым изменила даже англосаксонская сдержанность – юноша успел как раз к тому самому моменту, когда над площадью повисла тишина. Сразу после отчетливого удара в невидимый огромный барабан – одинокого и раскатистого. А потом зазвучала музыка – музыка, похожая на… да нет, она не была похожа ни на что. Просто – музыка. Но по лицам людей вокруг было видно, что каждый из них представил что-то свое. Что-то – самое лучшее, самое близкое и светлое в жизни…
И трибуны вздрогнули, как одно большое живое существо, которому сделали больно, – когда светлый поток вдруг прервался. И в наступившую секундную тишину упала – именно упала, тяжко и колюче – совсем иная мелодия.
Эта музыка грохотала и ревела. И в этом реве отчетливо слышались угрожающие чужие голоса, гул форсированных двигателей, тяжкий лязг металла и близящийся гром шагов – диссонансный, не марша солдат, а накатывающейся орды… Над горизонтом поднялись и уперлись в небо, растеклись по нему, заполнили летнюю белизну черные столбы дыма. А потом над ними и над миром – в космос, в неизбежность – встали четыре ярких меча густо-алого пламени. И начали опускаться – на улицы, на город… на всю Землю – под торжествующий злой рокот Нашествия…
И тут ударил барабан. Не гулкий и мягкий, как вначале, а рассыпчатый, сухой и злой.
Барабан бил дробно, громко и упорно. Все, кто напряженно смотрел в сторону, откуда опускался огонь (словно бы это по-настоящему, словно бы не постановка…), повернулись в сторону этого звука.
По мостовой – навстречу дымным колоннам и клинкам из багрового пламени, навстречу давящему реву Нашествия – шел мальчишка. Просто мальчишка, без формы. Он шел и бил в высокий барабан, не глядя по сторонам. На середине площади мальчишка показался совсем маленьким, беспомощным и… упрямым. Он чуть приостановился, глянул на нависающие над ним столбы пламени – и выбил раскатистую дробь призыва.
Ответ пришел сразу…
…Они шли вперемешку – скауты и пионеры, – не чеканя шаг, но в ногу. Яростно били барабаны, и серебряным звоном пели фанфары. Лица. Взгляды. Ноги, делающие шаг – шаг – шаг – навстречу грозной силе, которая там, за горизонтом, приближа…
Да нет. Нашествие больше не приближалось.
Последний ряд мальчишек замаячил спинами в конце площади. А потом оттуда вдруг, придерживая на боку барабан, выбежал тот, первый, мальчишка. Подышал, огляделся, махнул рукой и крикнул (его голос услышали все) звонко и отчаянно:
– Ну?! Давайте, что же вы?!
И – бросился догонять уходящих своих.
А на площадь потекли реки боевых знамен. Уже не мальчишки – армейские оркестры шагали по мостовой плотными рядами, и люди, узнав музыку, почти одновременно запели – запел весь город, и каждый из поющих знал, что сейчас поют и у многочисленных экранов по всей Галактике Человека… А следом за оркестрами катились чеканные ряды боевых полков и батальонов, и им не было конца…
Нашествие еще взрыкивало, лязгало, гремело, но уже огрызаясь и затихая. А песня Землян ширилась – куплет на русском, куплет на английском… И шли, шли, шли, сотрясая твердь, колонны боевых машин и похожих на машины солдат…
Сотни тысяч голов поднялись к небу. По нему – навстречу рушащимся гаснущими осколками огненным мечам, навстречу разносимым ветром черным дымовым колоннам – скакал Хадарнави, русский серебряный всадник, заносивший копье, а у ног его коня – слева и справа – неслись на врага Волки Британии. А за ними шли, оставляя в небе плотные полосы национальных дымов, десятки боевых машин…
Казалось, от восторженного рева сейчас рухнет небо…
– Тише, – сказал диктор, из ниоткуда, торжественно и спокойно, перекрыв и обрубив своим голосом сразу все, поселив в мире такую всеобъемлющую тишину, что становилось страшно…
И в эту тишину стали падать слова – числа потерь, названия погибших кораблей, уничтоженных баз и населенных пунктов… В небе сменялись картины – новые и новые, – печально и торжественно иллюстрировавшие сказанное.