— Дрова есть у вас? — поинтересовался Маппо с каменного возвышения, на котором спал, а теперь сидел.
Искарал замер.
— Дрова? А что, дровами лучше, чем метлой?
— Чтоб огонь развести, — объяснил трелль. — Выгнать холод из этой комнаты.
— Дрова! Нет, разумеется, нет. А вот навоз — о да! Навоза полным-полно. Огонь! Блестяще. Спалить их дотла! А трелли славятся хитростью? Такого не помню, ничего подобного в редких упоминаниях, мол, трелли то, трелли сё. Тяжкая работа искать письменные упоминания о народе, незнакомом с грамотой. Гм-м.
— Трелли неплохо знакомы с грамотой, — сказал Маппо. — Читают и пишут уже некоторое время. Семь-восемь столетий примерно.
— Нужно обновить библиотеку — дорогостоящее мероприятие. Поднять тени, чтобы разграбить величайшие библиотеки мира. — Жрец уселся у очага и нахмурился, его лицо покрывал слой сажи.
Маппо откашлялся.
— Кого сжечь дотла, верховный жрец?
— Пауков, разумеется. Этот храм наводнили пауки. Убивай их, где только увидишь, трелль. Топчи своими толстокожими ногами, дави загрубевшими руками. Убивай всех без пощады, понимаешь?
Кивая, Маппо закутался в меховое одеяло и лишь чуть-чуть поморщился, когда кожа коснулась сморщенных ран на шее. Лихорадка ушла, как он подозревал, благодаря его внутренним резервам не в меньшей степени, чем из-за сомнительных лекарств, которыми его потчевал безмолвный слуга Искарала. Когти и клыки д’иверсов и одиночников вызывали тяжкую хворь, что приводила к галлюцинациям, дикому безумию, а затем к смерти. Многие выжившие оставались безумны, бред возвращался к ним на одну-две ночи по девять-десять раз в году. И это безумие нередко приводило к убийствам.
Искарал Прыщ считал, что Маппо избежал этой участи, но сам трелль не стал бы в это верить, пока не пройдут без симптомов, по крайней мере, два лунных цикла. Маппо и думать не хотелось о том, на что может оказаться способен, если им овладеет убийственная ярость. Много лет назад, когда трелль сражался в боевом отряде, разорявшем Ягг-одан, Маппо силой воли вводил себя в подобное состояние, как нередко делали воины, и смерти, которые он принёс, остались с ним навсегда.
Если яд оборотня жив в его венах, Маппо скорее покончит с собой, чем позволит безумию вырваться наружу. Искарал Прыщ потыкал метлой во все углы маленькой кельи, в которой поселили трелля, а затем потянулся к потолку, чтобы сделать то же самое.
— Убей, что кусает, убей, что жалит, — эта священная заповедь Тени, должно быть, первозданная! Убей, что бегает, убей, что ползает. Вас ведь проверили на паразитов, обоих, о да! Никаких незваных гостей. Мы уж приготовили щелочные ванны, но ничего не нашли — ни на одном из вас. Разумеется, мои подозрения по-прежнему сильны.
— Ты давно тут живёшь, верховный жрец?
— Понятия не имею. Это не важно. Важность заключается лишь в свершённых деяниях, достигнутых целях. Время — только подготовка, не более. Должно готовиться столько, сколько требуется. Следует принять, что планирование начинается с рождением. Рождённый прежде всего погружается в тень, окутывается Её святой двойственностью, вкушает Её сладостное млеко. Я живу, чтобы готовиться, трелль, и подготовка уже почти завершена.
— Где Икарий?
— Жизнь, данная за жизнь отнятую, передай ему это. В библиотеке. Монахини оставили всего несколько книг. Фолианты, посвящённые самоуслаждению. Читать лучше в постели, как мне кажется. Все прочие материалы — мои, скудное собрание, чудовищная нищета, я горю от стыда. Есть хочешь?
Маппо встряхнулся. Бормотание верховного жреца обладало гипнотическим эффектом. Каждый вопрос трелля вызвал вычурный монолог, который, казалось, напрочь лишал его воли — сил хватало только на следующий вопрос. В полном соответствии со своими утверждениями Искарал Прыщ делал течение времени бессмысленным.
— Есть? Хочу.
— Слуга готовит еду.
— Он её может принести в библиотеку?
Верховный жрец скривился.
— О, крушенье этикета! Но да, если ты настаиваешь.
Трелль заставил себя подняться.
— А где библиотека?
— Поверни направо, пройди тридцать четыре шага, снова поверни направо, двенадцать шагов, затем через дверь направо, тридцать пять шагов, оттуда в арку направо и ещё одиннадцать шагов, последний раз направо, пятнадцать шагов и входи в дверь справа.
Маппо уставился на Искарала Прыща.
Верховный жрец нервно поёжился.
— Иначе говоря, — хмуро проговорил трелль, — поверни налево и пройди девятнадцать шагов.
— Ну да, — буркнул Искарал.
Маппо направился к двери.
— В таком случае, я пойду коротким маршрутом.
— Воля твоя, — проворчал жрец, склонившись над метлой и внимательно рассматривая помело.
«Крушенье этикета» объяснилось, когда, войдя в библиотеку, Маппо увидел, что она служила ещё и кухней. Икарий сидел за массивным столом, покрытым чёрными пятнами, в нескольких шагах справа от трелля, а слева Слуга склонился над подвешенным над очагом котлом. Голова Слуги оставалась почти невидимой за клубами пара, испарения собирались в капли и летели обратно в варево, которое тот помешивал деревянной ложкой медленными, величавыми движениями.
— От супа я, наверное, откажусь, — сказал ему Маппо.
— Книги эти гниют, — сказал Икарий, откидываясь в кресле и глядя на трелля. — Ты пришёл в себя?
— Похоже на то.
Не сводя глаз с Маппо, Икарий нахмурился.
— От супа?.. А-а-а! — Его лицо прояснилось. — Это не суп. Стирка. Ты найдёшь более питательное угощение на разделочном столе. — Ягг указал на стену за спиной у Слуги, затем снова обратился к рассыпающимся страницам старинной книги. — Это потрясающе, Маппо.
— Учитывая, в каком одиночестве жили тут монашки, — сказал Маппо, подходя к разделочному столу. — Я удивлён, что тебя это поражает.
— Я не о тех книгах, друг мой, а об Искараловых. Здесь собраны труды, само существование которых — позабытые слухи. А о некоторых — вроде этой — я вообще никогда не слышал. «Трактат о планировании ирригационных сооружений в пятом тысячелетии Араркала», четыре автора — ни много ни мало.
Вернувшись к Икарию с оловянной миской, наполненной доверху хлебом и сыром, Маппо заглянул другу через плечо, чтобы рассмотреть подробные рисунки на пергаментных страницах, а затем странную, замысловатую вязь. Трелль хмыкнул. Во рту у него вдруг пересохло, но Маппо сумел выдавить из себя вопрос:
— И что же здесь такого потрясающего?
Икарий откинулся на спинку.
— Такое… легкомыслие, Маппо. Одни только материалы для этого тома стоят не меньше годового заработка ремесленника. Ни один учёный в здравом уме не станет зря тратить столь драгоценные ресурсы — не говоря уж о времени — на такой бессмысленный, банальный текст. И это не единственный пример. Смотри — «Схемы рассеивания семян цветков пурилля на архипелаге Скар». Или вот — «Болезни белорамных моллюсков Лекурской бухты». Более того, я убеждён, что этим трудам тысячи лет. Тысячи!
И написаны они на языке, который ты вряд ли мог бы узнать, не то что прочесть.
Маппо вспомнил, когда последний раз видел подобную вязь — под навесом из шкур, на холме, который отмечал северную границу владений его племени. Он пришёл туда в числе воинов, избранных сопровождать старейшин на встречу, оказавшуюся судьбоносной.
Осенний дождь стучал по шкуре над головой, все сидели на корточках полукругом, лицом к северу и смотрели, как приближаются семь фигур в плащах с капюшонами. Каждый из странников опирался на посох, и когда они вошли под навес и остановились перед старейшинами, Маппо с содроганием заметил, что посохи словно бы извиваются перед глазами, как деревянные змеи или те деревья-паразиты, что обвивают чужие стволы, выдавливая из них жизнь. Затем он понял, что вьющееся безумие было на деле рунической вязью — постоянно изменяющейся на древках, словно невидимые руки выреза́ли на них новые слова с каждым вдохом и выдохом.
Затем один из пришедших отбросил капюшон, и так началась встреча, которая изменила будущий путь Маппо. Его мысли метнулись прочь от этого воспоминания.
Дрожа, трелль сел, расчищая место для тарелки.
— Это всё почему-то важно, Икарий?
— Знаменательно, Маппо. Цивилизация, которая произвела на свет эти книги, верно, была неимоверно богатой. Язык явно связан с современными диалектами Семи Городов, хотя кое в чём более изощрён. И ещё — взгляни на этот символ, здесь, на корешке каждого тома. Изогнутый посох. Я этот знак уже где-то видел, друг мой. В этом я уверен.
— Богатой, говоришь? — Трелль попытался увести разговор от темы, которая, как он знал, может стать бездонной пропастью. — Скорее уж погрязшей в мелочах. Должно быть, потому и обратилась в прах и пыль. Обсуждали семена на ветру, когда варвары ломились в ворота. Праздность принимает различные формы, но она всегда приходит к цивилизациям, которые пережили собственную волю к жизни. Тебе это известно не хуже, чем мне. В данном случае это была праздность, связанная с поиском знаний, безумной гонкой за ответами на все вопросы, без оглядки на ценность этих ответов. Цивилизация так же легко может потонуть в том, что знает, как и в том, чего не знает. Вспомни, — продолжил он, — «Блажь Готоса». Познания стали проклятьем Готоса, он слишком много знал — обо всём. Обо всех изменениях, о всякой возможности. Этого хватило, чтобы отравить любой взгляд, который он бросал на мир. Ничего ему не дало, хуже того, он и об этом тоже знал.