— Я ведь изменился, Эш, — произнес он. — Я больше не пью и не играю. А про других женщин и вовсе мысли не допускаю. Мне нужна только ты, Эш. Ты и Алекс — моя семья, два моих самых любимых на свете человека. — Его голос предательски задрожал.
Эшли отняла руку и выпрямилась.
— Я подожду, Эш, — сказал он. — Пусть пройдет целая вечность, но я дождусь тебя. И всегда буду рядом, если вдруг понадоблюсь. Всегда буду любить тебя. И никогда больше не причиню тебе огорчений, клянусь.
— О, Кит, — сочувственно сказала Эшли, — я верю, ты и правда так думаешь. Но…
.Он предостерегающе приподнял руку.
— Не надо, не говори — я все знаю. Просто и ты знай, что все эти годы я не переставал думать о тебе как о своей жене. И мне мучительно стыдно за те страдания, что я тебе причинил… — Его голос дрогнул и оборвался.
Эшли не удержалась, взяла его за руку и крепко стиснула. Она представляла, как болезненно для него вспоминать, что он угрожал ей покончить с собой, если она не вернется. Или, еще страшнее, увезет Алекса и спрячет в таком месте, где его никогда не найдут.
Кит поцеловал ей руку.
— Только скажи: есть ли хоть крохотная надежда, что ты когда-нибудь ко мне вернешься? :
— Не знаю, Кит. Ведь это не от меня зависит.
Эшли устало закрыла глаза. Господи, насколько легче ей стало бы жить, сумей она снова полюбить его. Она бы обрела семью. Настоящую семью. И Алекс не потерял бы отца. А она… она не боялась бы больше лишиться своей работы. Устроилась бы в другом агентстве, поближе к дому. Да, вернись она к Киту, все бы сразу наладилось. Они бы зажили душа в душу.
Эшли почувствовала, как его рука обнимает ее за плечи, и позволила ему взять у себя недопитую рюмку. В следующую минуту Кит нежно поцеловал ее в губы. В смятении и растерянности она даже не сопротивлялась его ласкам и поцелуям.
Боб признался, что даже не мог надеяться на такое. У него, правда, хватило скромности отнести свой успех на счет современной интерпретации шекспировских пьес, столь модной в последние годы, и критики охотно с ним согласились.
Однако нашлась и дама, которая с такой язвительностью прошлась по Морин Вудли, что даже Боб решил, что она немного перегнула палку. «Ей лучше удавалось изображать Виолу в роли мужчины — только в этом случае ее игра обретала хоть какую-то достоверность».
В глубине души Боб и сам сознавал, что по какой-то неведомой причине роль Морин не удалась. Причем, что удивительно, сама она, похоже, не слишком из-за этого огорчалась. Боб был настолько разгневан, что на вечеринке после премьеры почти с ней не разговаривал. Ему не хотелось омрачать праздник всей труппе и устраивать скандал вдень их величайшего триумфа. Однако на следующий день, когда он снова собрал всех на репетицию, никто из актеров не удивился. Что бы ни утверждали критики, шлифовать игру требовалось не одной Морин.
Сидя в углу рядом с Николасом Гоу, Элламария следила за сценкой, в которой Морин разговаривала с Дейвидом Фладом, игравшим Орсино. Время от времени она встречалась взглядом с Бобом, и сердце ее обрывалось. В конце концов Боб усмехнулся и повернулся к ней спиной, решив, что должен полностью сосредоточиться на репетиции.
Словно прочитав его мысли, Элламария едва заметно улыбнулась; она была рада, что праздники наконец закончились и они снова могут быть вместе.
Она принялась внимательно наблюдать за игрой Морин Вудли. Боб почти не прерывал ее — в этом и надобности не было, — однако любое замечание Морин воспринимала безропотно. Улыбалась и хохотала, когда он начинал декламировать сам. Затем, когда сценка закончилась, выжидательно повернулась к Бобу и услышала вполне заслуженную похвалу.
В следующем эпизоде ни Морин, ни Элламария не принимали участия и поэтому могли спокойно наблюдать за игрой других.