— Да хоть два, — с готовностью и не задумываясь ответил я.
— Благодарю вас, ви очень любезны.
И он действительно воспользовался моментом и задал мне не два, а, пожалуй, двадцать два вопроса, пока не убедился в том, что я именно тот, за кого себя выдаю.
— Борух хони, борух хони, — проговорил марвихер, — ви не из Интерпола, ви свой. — Он мгновенно преобразился, приосанился и, как и положено воспитанному человеку, постарался представиться: — Красавчик Моня, или Ёсик Фенерман, к вашим услугам.
«Поистине пути Господни неисповедимы», — в какой уже раз в жизни отметил я про себя. Кого не встретишь на Матросской Тишине или в Бутырском централе в Москве, можно запросто повстречать в оперном театре Гамбурга.
Дело в том, что по ходу пьесы выяснилась очень интересная деталь. Оказывается, мы с Ёсей одновременно чалились в Устимлаге, но находились на разных командировках. Он сидел на Вэжээли, а меня развозили по всей управе и даже за ее пределы. И когда я находился на положении на пересылке, на станции Весляна в Коми АССР, он проходил через нее этапом, слышал, кто смотрит за общаком, но в лицо меня никогда не видел.
— Надо же, такая встреча, Заур, мне кажется, что театр можно на сегодня отменить и вспрыснуть это событие, как и положено, чисто по-арестантски, — сказал мне Ёся после всех своих вшивых промацовок так, как если бы мы сидели на нарах и дело шло о варке кругаля чифиря.
— Ёся, дорогой, — уже совсем по-дружески перебил я марвихера, — сейчас нет времени, вспрыснем чуть позже.
И я подробно объяснил ему то, ради чего затеял всю эту катавасию.
По мере того как я втолковывал ему суть предстоящей делюги, глаза его начинали поблескивать, и в конце беседы он преобразился окончательно. Ему явно понравилась роль, которую я отводил ему в предстоящем спектакле.
Еще бы, ведь главное для него — минимум риска и максимум прибыли, как я и обещал. В принципе с самого начала я на это и рассчитывал, а как же еще можно было вовлечь в это рискованное предприятие такого человека? Но я никак не мог ожидать того, что этот марвихер окажется в прошлом арестантом ГУЛАГа. Это обстоятельство (имелась в виду воровская доля) круто меняло дело, но не саму его суть.
Билет мой Ёсе был конечно же не нужен, и я отдал его просто так молодой, элегантно одетой даме. Такие подарки здесь не приняты, но я как мог, по-простецки постарался внушить ей то, что этот поступок обусловлен исключительной загадочностью русской души, о которой так любят посудачить в мире.
Глава 27
Ёся, как и любой порядочный еврей, знал толк в драгоценностях намного лучше меня, а потому в этом плане ему отводилась главенствующая роль.
Выбор он сделал почти мгновенно, как только мы оказались в фойе театра. Дама постбальзаковского возраста. Черные как смоль волосы гладко зачесаны, открывая довольно красивое лицо с поблескивающими карими глазами. Она была в вечернем малиновом платье с вырезом, обнажавшим плечи. Два рубина, величиной с голубиное яйцо, висели на мочках ее ушей как сгустки крови. На руке, которой она опиралась на своего кавалера, сверкало кольцо с таким же камнем. Ее шею, уже заметно дряблую и покрытую густым слоем пудры, украшало изумительной красоты колье из сапфиров, обрамленных редчайшими желтыми бриллиантами.
Это было произведение ювелирного искусства, на которое можно любоваться целую вечность, но у меня, к сожалению, на это не было времени. Всего несколько секунд — либо при выходе из зала во время антракта, либо при входе в зал после него. Все зависело от обстоятельств и воровского фарта. Ёся, как я и ожидал, оказался способным малым и мой маленький урок претворил в жизнь с ловкостью старого и опытного ширмача. Благоприятная ситуация настала, лишь когда дама под руку со своим кавалером входила после второго звонка, прозвучавшего в антракте, в зал. Это был худший из вариантов, но других мне больше бы не представилось. Я знал это наверняка и решил работать.
Дело в том, что еще до начала представления мне потребовалось некоторое время на то, чтобы, прохаживаясь неподалеку от этой парочки, изучить застежку на колье дамы. Конечно же, я знал их великое множество, и, как правило, на очень дорогих украшениях все они были одинаково сложны. Наконец, убедившись в том, что я справлюсь с возложенной на себя задачей, я цинканул Ёсе, чтобы он начинал потихоньку заходить вперед, а сам тем временем стал приближаться к терпиле сзади.
Когда она была уже почти зажата между нами, я кашлянул и, вытащив марочку, решил проверить чувствительность этой особы.
— Entsсhuldigen Sie mir bitte, Frau, — сказал я на всякий случай в никуда, но все равно никто не обратил внимания на мой маневр. Ёсе достаточно было под любым предлогом на миг остановиться перед дамой, чтобы я успел прикрыть несколько пальцев программкой, которую держал в левой руке, а правой на долю секунды остановить руку с платочком, которую я медленно подносил к своему лицу, возле шеи дамы и умудриться таким нехитрым образом расстегнуть застежку так, чтобы она этого не почувствовала.
И это у меня получилось.
Длинным ногтем мизинца левой руки, который в любых условиях я всегда отращивал по привычке, я поддел замок и чуть повернул палец влево, а двумя пальцами правой руки поддел и надавил на пружинку так, что она с силой оттолкнула замочек в сторону. Лишь чудом, в последний момент, я сумел поймать один конец цепочки и держал его, прижав к шее терпилы, чтобы она продолжала чувствовать привычный холодок золота, потому что проделанной работы было недостаточно.
В следующее мгновение, когда еще только один конец колье был зажат двумя пальцами в правой руке и оно выпрямилось, как гремучая змея, вдоль левой стороны тела женщины, я, как бы споткнувшись ненароком, сделал неожиданный полуповорот и очутился таким образом прямо перед ее грудью, «по ходу пьесы» опуская колье в подставленную для этого ладонь левой руки. Оно упало туда, как шар в лузу. Еще один момент потребовался на то, чтобы я вновь извинился за свою неуклюжесть и растаял в толпе.
Эта операция требовала такой сноровки, которой обладал далеко не каждый. В этом мгновении и заключалось все то, что я чуть раньше пытался объяснить неискушенному читателю: неповторимое ощущение риска, кайф, который был так необходим карманному вору, и, конечно же, жажда прибыли. Кстати, на этот раз она оказалась немалой, даже по меркам Запада.
Глава 28
Неторопливо, с достоинством истинного ценителя прекрасного, которого неотложные дела вынуждают покинуть дивный храм искусств, я забрал в гардеробе свое пальто, кашне и шляпу и, покинув театр, вышел на улицу. Прохаживаясь, как и несколько часов тому назад, в сквере, левой рукой я ощущал в кармане холод драгоценных камней, а глазами рыскал по всему периметру театрального фасада до тех пор, пока примерно через полчаса в дверях не появился Ёсик.
Я окликнул его, и, ничего не говоря друг другу, мы сели в одно из дежуривших возле входа в театр такси. Так же молча, не доезжая до какого-то супермаркета, расплатившись, мы вышли из машины.
— Ну что, с покупкой, что ли, бродяга, — сказал мне, улыбаясь, Ёся, и мы ударили друг друга по рукам, как это делают в американских фильмах.
Ёся потащил меня куда-то в обратную сторону. Миновав квартал, мы перешли через дорогу и, обогнув несколько переулков, очутились возле фасада шикарного пятизвездочного отеля «Хилтон».
— Это моя берлога, — загадочно улыбаясь, успел проговорить мне Ёся в тот момент, когда шнырь открывал нам двери в эту обитель благополучия и благосостояния тех немногих, кто мог позволить себе поселиться в его апартаментах.
— Нехило, — ответил я, когда мы уже шли по цветному паркету огромного зала, залитого множеством огней. Ёся взял ключи у портье, и, поднявшись к нему в номер, мы заказали несколько бутылок шампанского «Монте-Белло» и все то, что к нему полагалось.
Через несколько минут мы наконец-то вспрыснули знакомство и удачно проведенную делюгу чисто по-жигански, как и положено было в наших кругах.
Так непривычно было слышать тосты, один из которых гласил: «За матушку-удачу и сто тузов по сдаче, за жизнь воровскую и смерть мусорскую», другой: «За тех, кто там», в одном из лучших отелей Гамбурга, вдали от суетной России и проклятого всеми ГУЛАГа.
Это надо было видеть, нет, скорее ощутить: вот когда впервые за многие годы заточений и невзгод я наконец-то почувствовал себя белым человеком. Я сидел, закинув ногу на ногу, на шикарном кожаном диване, держа в руке бокал шампанского одного из лучших сортов, молча слушал рассказы своего подельника и вкушал все прелести, которые нам может предоставить случай.
Когда Ёся немного захмелел, то позволил себе маленькую грубость по отношению ко мне, признавшись, что уже не надеялся увидеть меня больше, поэтому и не спешил из театра, но потом опомнился и извинился. Я его понял и не обиделся, особенно после того, как он рассказал, что пришлось ему пережить, прежде чем он соскочил с Союза в Израиль.