И хотя на высоте 384 все уже кончилось еще в десять с половиной утра, в местечко Городок генералу Щербачеву доносили в полдень, что она занята туркестанцами. Через час доносили, что началась контратака австрийцев. Еще через час, что высота нейтральна. Еще через час, что наша контратака развивается успешно... Только когда уже начало смеркаться, решились сообщить о положении, как об очень запутанном, и, подготовив таким образом штаб армии к истине очень грустной и горькой, генерал Флуг признал в семь вечера, что его корпус к наступлению совершенно неспособен.
Так день русского Рождества - 25 декабря по старому стилю - стал днем смерти всех розовых надежд на быструю и решительную победу на галицийском фронте и грандиозных планов генерал-адъютанта Иванова непреоборимым маршем четырех объединенных армий дойти до вожделенных берегов Дуная и этим маршем закончить победоносно войну.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
На другой день утром капитан Струков рапортовал Ковалевскому, что в его батальоне много больных: человек пятьдесят при рапорте направил он в Петликовце. Команда больных и обмороженных пришла также и из седьмой роты.
Кое-как устроив больных рядом с канцелярией полка, Ковалевский донес в штаб дивизии, что его полк потерял уже почти половину своего состава, нуждается в пополнении и отдыхе, что в нем много больных и обмороженных и что он, командир его, ждет распоряжений начальника дивизии.
Генерал Котович вызвал его к себе в хату на Мазурах.
- Вот видите, как у нас делается, Иван Алексеич, - раздосадованный этим вызовом, говорил Ковалевский Ване. - Вместо того чтобы самому начальнику дивизии сюда приехать, посмотреть тут все на месте, - а мы бы ему показали товар лицом, - он предпочитает вызывать командиров полков, как будто у них только и дела, что шлепать по десять верст туда и обратно... А больше всего эти начальники дивизий любят получать бумажки за подписями... О-ох, эти бумажки за подписями!.. И с номером, непременно с номером... От бумажек все наши качества... Ну что он мне может сказать? Поговорит, повздыхает, посоветует потерпеть с недельку? Да через недельку у меня останется только штаб, а полка уже не будет!
Все-таки, взяв с собой Горюнова, одного из конных разведчиков, как ординарца, он выехал верхом на караковом немедля.
Подморозило за ночь. Шоссе было кочковатое и звонкое, но проселок, на который пришлось свернуть, все-таки таил под мерзлой коркой глубокую грязь, в которую иногда проваливались до колен лошадиные ноги.
Мост через Ольховец был уже теперь устроен понтонерами довольно сносно.
- Ну вот, это похоже на дело, - говорил разведчику Ковалевский, въезжая на этот мост. - А то мы тут бились с ним и мучились, как черти в аду!
- Так точно, вашскобродь, - отзывался бойкий разведчик. - Говорится пословица: без струменту и вошь не убьешь.
Одинокая халупа, когда подъезжал к ней Ковалевский, напомнила ему ночевку в ней офицеров, спавших в два слоя, - офицеров, из которых нескольких уж нет в живых, - и его собственные планы и расчеты на будущее, которые показались ему теперь ребяческой чепухой.
Входя в хату, он ожидал, что найдет Котовича удрученного неудачами, выпавшими на долю его дивизии, а чернобородого Палея - желчным и, может быть, даже ядовито-насмешливым, но оба они, пившие в это время чай с коньяком, встретили его непредумышленно-ясными улыбками. Котович даже налил ему сам коньяку в стакан чаю, говоря при этом весело и несколько даже кокетливо:
- А я за вас благодарность получил от командира корпуса, - да-а!
- Вот как? За что же именно? - удивился Ковалевский.
- Да вот за вашу последнюю атаку на эту подлую высоту триста семьдесят.
- Ага! Правда ведь, ничего получилось? И отделался я всего только семью ранеными пулеметчиками.
- А Дудников вздумал действительно наступать - и двести тридцать раненых и убитых! - подмигнул Палей. - Отчего вы ему не предложили свою выдумку?
- Признаться, я даже не знал, что он тоже призван сыграть атаку, удивился Ковалевский.
- Мало связи у нас между частями, мало связи.
- Я уверен все-таки, что Дудников не погнал бы своих на штурм, если бы за его спиной не стоял генерал Баснин, - без стеснения сказал Ковалевский, но Котович после этих слов стал вдруг задумчив, и все улыбки слетели с его благорасположенного лица.
- Разве можно было, Константин Петрович, посылать мне такую телефонограмму, какую вы послали на днях?.. Я и об этом хотел поговорить с вами, да. Что же это такое, скажите пожалуйста? "Генерал Баснин сошел с ума"... А тут как раз корпусный командир сам сюда приехал, и скрыть никак было нельзя... Ведь вам за это отвечать придется!
- Что ж, - пусть все-таки сначала разберут дело.
- Да как бы его там ни разобрали, нельзя же так: "Сошел с ума!" Мало ли какие бывают трения, да сору-то, сору-то из избы не выносят.
- Смотря какой сор! Благодаря тому, что по приказу Баснина обстрел высоты прекратился, мы... Я бы мог вам, конечно, сказать сейчас: "мы высоты тогда не взяли", - но я этого не скажу, конечно, потому что высоты мы все равно не могли бы тогда взять. Но мы бы потеряли вдвое меньше людей, - вот что важно. Почему двести человек погибли тогда совершенно зря? Об этом спросите у генерала Баснина.
Видя, что Ковалевский раздражается до того, что не пьет чаю, Котович сказал ему:
- Пейте все-таки чай, пейте, - в нем вещество это такое... Он полезен вообще, - особенно зимой.
И добавил ему еще коньяку.
Наконец, разговор перешел на полк Ковалевского, каким он был теперь, и Котович с большой готовностью соглашался, что людей надобно пожалеть, что люди за эту заботу о них потом отплатят своею службою, а если они станут калеками, инвалидами от болезней, а не от неприятельских пуль и снарядов, то, разумеется, кого же за это будут винить? Ближайшее начальство будут винить.
- Я сегодня доложу об этом командиру корпуса. Сейчас только десять часов, в такое время он не встает, о-он встает несколько позднее. Я ему доложу. И думаю я, что он согласится, что вашему полку надо дать отдых. Да-да, я думаю, что я его уломаю. Вы знаете, уже подвозят к нам на фронт проволоку, колья, - все вообще такое, чтобы укреплять наши позиции, да, да.
- Наконец-то! Наконец-то начинают догадываться, что война позиционная, - очень обрадовался Ковалевский. - Ухлопали зря тысяч тридцать и догадались.
- Тридцать, вы думаете? - живо подхватил Палей. - Просчитаетесь, кажется.
- Вы думаете, что больше?
- Мне кажется, что побольше... Я говорю, конечно, не об одной нашей седьмой армии, а о всем фронте.
- И вот результаты, - развел руками Котович. - Ну, что же делать. Учимся воевать по-современному, а за науку платим.
- Но с наступлением покончено или нет? - спросил Ковалевский.
Котович сделал губами и плечами знак неопределенности и ответил не на вопрос:
- Говорят, будто шестьдесят тысяч пополнения для нашего фронта готовят в тылу... Будут присылать по мере надобности. Также и насчет снарядов: идут большие запасы снарядов. Одним словом, за чем-нибудь они идут к нам, а? Снаряды, пополнения людьми, материальной частью, вообще всем, всем... И тяжелые батареи еще идут.
- И неужели все это для продолжения зимней кампании? Как хотите, - не хочется верить. Замороженных будет втрое больше, чем убитых! - разогревшийся от чаю с коньяком вскрикивал Ковалевский.
Палей кивнул ему на перегородку, за которой помещались связисты и писаря, и он, не умея говорить шепотом, начал прощаться, перейдя при этом на французский язык. Котович повторил, что командиру корпуса доложит и о результатах ему сообщит. Остаток коньяку в бутылке Ковалевский с разрешения генерала взял с собою и, найдя своего разведчика Горюнова около лошадей, сунул ее ему:
- А ну-ка, глотни для согрева!
Разведчик радостно взял под козырек и так и не опускал правой руки, пока не вытянул всего коньяка из бутылки. Потом поспешно обтер усы и гаркнул:
- Покорнейше благодарим, ваше высокобродие!
Пустую бутылку он подержал немного, потом досадливо сунул ее в карман, и когда подводил каракового жеребца своему командиру, в глазах его была такая преданность, которую всегда хотел видеть в солдатских глазах Ковалевский.
Едва только он вернулся в Петликовце, как в штабе полка была принята телефонограмма от штаба дивизии, что командир корпуса разрешил полку отдых и что занимаемые полком позиции должны быть сданы той части, которая придет на смену. Ковалевский тут же передал это в роты, продолжавшие сидеть в окопах, добавив, что сделано это распоряжение по его рапорту и что ждать смены придется не больше, как два дня. Но уже часа через два стало известно, что по приказу Щербачева шестнадцатый корпус, стоявший в резерве, идет сменять совершенно выдохшийся второй корпус Флуга, а так как Ковалевский, в погоне за крышами деревни Петликовце, занял позиции на участке не своего, а второго корпуса, то и сменять его полк должен был полк из шестнадцатого корпуса в ту же ночь.