Сын спит в клубке спутанных одеял, сжимая в руках небольшой приз – золотой пластиковый мальчик бьет по футбольному мячу.
Итан тихонько крадется по полу, огибая разбросанные там и тут игрушки «Лего» и «Хот Вилз».
Приседает у кровати на корточки.
Зрение уже достаточно приспособилось к темноте, чтобы он мог разглядеть черты лица Бенджамина.
Мягкость.
Безмятежность.
Миндалевидные глаза, как у матери, сейчас закрыты.
Губы Итана.
Он ощущает буквально физическую боль, стоя на корточках в темноте у кровати сына, которому скоро исполнится шесть лет, накануне дня, который предстоит упустить напрочь.
Его мальчик – самое совершенное и прекрасное творение, какое ему только доводилось видеть, и он остро чувствует неумолимый ход тысяч мгновений, которые мог бы провести с этим маленьким человеком, который станет мужчиной куда быстрее, чем он может даже вообразить.
Касается щеки Бена тыльной стороной кисти.
Наклонившись вперед, целует мальчика в лоб.
Отводит прядку волос ему за ухо.
– Я так горжусь тобой, – шепчет тихонько. – Ты даже представить себе не можешь.
В прошлом году, утром того дня, когда отец скончался в лечебнице, изнуренный годами и пневмонией, он спросил у Итана хриплым, скрипучим голосом: «Ты сыну-то время уделяешь?»
«Все, какое могу», – ответил он, но отец по глазам увидел, что он врет.
«Ты об этом будешь жалеть, Итан. Придет день, когда он повзрослеет, и будет уже поздно, и ты бы отдал целое королевство, только бы вернуться и хоть часок провести с сыном в детстве. Подержать его на руках. Почитать ему книгу. Покидаться мячом с человеком, в глазах которого ты безгрешен. Он еще не видит твоих промахов. Он смотрит на тебя с чистой любовью, и так будет не вечно, так что наслаждайся этим, пока оно есть».
Итан часто думает об этом разговоре, по большей части по ночам, когда лежит без сна в постели, а все остальные спят, и собственная жизнь проносится перед глазами со скоростью света – бремя счетов и будущего, прошлых ошибок и упущенных мгновений – вся утраченная радость – наваливается тяжким валуном на грудь.
– Вы меня слышите? Итан!
Порой кажется, что даже не вздохнуть.
Порой мысли несутся настолько быстро, что надо найти одно светлое воспоминание.
Уцепиться за него.
Спасательный круг.
– Итан, я хочу, чтобы вы ухватились за мой голос и дали ему вытащить вас на поверхность сознания.
Позволять ему проигрываться снова и снова, пока тревога не утихнет, пока не навалится усталость и можно будет наконец-то ускользнуть в небытие.
– Я знаю, что это трудно, но вы должны попытаться.
В единственный отрезок его дней, который еще сулит ему покой…
– Итан!
Сны.
Его глаза распахнулись.
Свет бил ему в лицо – маленькая, сфокусированная точка яркой, ослепительной голубизны.
Фонарик.
Итан моргнул, свет исчез, и когда он открыл глаза снова, на него смотрел человек сквозь очки в золотой оправе менее чем в футе от его лица.
Маленькие черные глаза.
Бритая голова.
На возраст намекает лишь жиденькая серебряная бородка, но кожа гладкая и чистая.
Тот улыбнулся – мелкие, безупречно белые зубы.
– Теперь вы меня слышите, да?
Официальные интонации. Стандартная вежливость.
Итан кивнул.
– Вы знаете, где вы находитесь?
Итану пришлось на миг задуматься – он грезил Сиэтлом, Терезой и Беном.
– Давайте начнем с чего-нибудь другого. Вы знаете, как вас зовут? – спросил мужчина.
– Итан Бёрк.
– Очень хорошо. И опять же, вы знаете, где вы находитесь, Итан?
Он чувствовал, что ответ маячит где-то на периферии сознания, но все было спутано, несколько реальностей боролись между собой.
В одной он был в Сиэтле.
В другой – в больнице.
В третьей – в идиллическом горном селении под названием… на месте названия зияла дыра.
– Итан!
– Да?
– Если я скажу, что вы в больнице Заплутавших Сосен, подтолкнет это вас к чему-нибудь?
Это не только подтолкнуло к чему-нибудь – это вышибло на поверхность все разом, будто жесткий, внезапный удар полузащитника, воспоминания о его последних четырех днях выскочили и выстроились в рабочем порядке, в последовательность событий, на которую он мог уверенно опереться.
– Ладно, – проговорил Итан. – Ладно. Помню.
– Всё?
– По-моему, да.
– Что вы помните последним?
Ему потребовалось какое-то время, чтобы выудить воспоминание, стряхнуть паутину с синапсов, но он его откопал.
– У меня была жуткая головная боль. Я сидел на тротуаре Главной улицы и…
– Вы потеряли сознание.
– Именно.
– Вы еще чувствуете эту головную боль?
– Нет, она прошла.
– Меня зовут доктор Дженкинс.
Пожав Итану руку, тот уселся на стул у его постели.
– Какого рода вы доктор? – поинтересовался Итан.
– Психиатр. Итан, мне нужно, чтобы вы ответили для меня на пару вопросов, если вы не против. Вы говорили какие-то интересные вещи доктору Митеру и его медсестре, когда вас доставили сюда впервые. Вы знаете, о чем я говорю?
– Нет.
– Вы говорили о трупе в одном из домов города. И что вы не могли связаться со своей семьей.
– Я не припоминаю, чтобы говорил с медсестрой или доктором.
– Вы тогда были в бреду. У вас в анамнезе есть психические заболевания, Итан?
До сих пор он был распростерт в кровати.
Теперь же, поднатужившись, сел.
Сквозь закрытые жалюзи пробивались полоски света.
На улице день.
На каком-то утробном уровне он обрадовался этому факту.
– Какого рода этот вопрос? – осведомился Итан.
– Такого, за который мне платят. Вы объявились здесь вчера ночью без бумажника, без документов…
– Меня вытащили из автокатастрофы несколько дней назад, и то ли шериф, то ли бригада «Скорой помощи» не сделали свою сраную работу, и теперь я застрял здесь без телефона, денег и документов. Я не терял свой бумажник.
– Расслабьтесь, Итан, никто не утверждает, что вы сделали что-то дурное. Опять же, мне нужно, чтобы вы отвечали на мои вопросы. У вас в анамнезе есть психические заболевания?
– Нет.
– У вас в семье были психические заболевания?
– Нет.
– Были ли у вас в анамнезе посттравматические стрессовые расстройства?
– Нет.
– Но вы были в действующих войсках во время второй войны в Заливе.
– Откуда вам об этом известно?
Дженкинс указал подбородком.
Итан бросил взгляд себе на грудь и увидел свой армейский жетон на шариковой цепочке. Странно. Он всегда держал его в ящике прикроватного столика. Не мог даже припомнить, когда в последний раз его надевал. Вряд ли он мог прихватить его с собой в эту командировку и уж наверняка не помнил, чтобы брал его в дорогу или решил надеть.
Пробежал взглядом свое имя, звание, номер социального страхования, группу крови и религиозные предпочтения («РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРЕДП.: НЕТ»), выгравированные на пластинке из нержавеющей стали.
Старший уорент-офицер[11] Итан Бёрк.
– Итан!
– Что?
– Вы служили во время второй войны в Заливе?
– Ага, водил UH-60.
– Что это?
– Вертолет «Блэк Хоук».
– Как я понимаю, сражения видели?
– Да.
– Массированные?
– Можно сказать и так.
– Вы были ранены?
– Не понимаю, какое это имеет отношение к…
– Просто отвечайте на мои вопросы, пожалуйста.
– Получил пулевое ранение во второй битве за Фаллуджу зимой две тысячи четвертого. Мы занимались эвакуацией раненых и только что приняли на борт группу морских пехотинцев.
– Кто-нибудь погиб?
Итан сделал глубокий вдох.
Выдохнул.
Если честно, вопрос удивил его, и теперь он поймал себя на том, что должен сжать нервы в кулак, чтобы устоять перед калейдоскопом образов, примириться с которыми ему помогли лишь бесчисленные сеансы терапии.
Ударная волна от выстрела из РПГ, взорвавшегося у него за спиной.
Оторванная хвостовая секция и винт, падающий с высоты ста пятидесяти футов на улицу внизу.