В Степкиных глазах стояла самая настоящая, не в книжках вычитанная мольба. Юльке сделалось не по себе.
– Фетисова… Он… Ненормальный какой-то. На фиг он тебе нужен?
Юлька не знала.
Он был жестокий; он забывал о ней на три-четыре дня, смотрел сквозь нее, как сквозь пустое место – и тогда она маялась в одиночестве под злорадными взглядами одноклассников, которые и обидеть ее боялись, и водиться особенно не желали.
Смилостивившись, он таскал ее за собой везде и всюду – в особенности на Плотину, которая тянула его, будто магнитом.
Он мог говорить как угодно и о чем угодно; он высмеивал любимые Юлькины фильмы и потешался над ее литературными пристрастиями; она обижалась до слез – но не умела противоречить.
Он жить не мог без «барбарисок»; Юлька постоянно таскала в портфеле серый конфетный кулек.
Он действовал на нее, как наркотик. Войдя утром в класс и не застав там Ордынца, Юлька маялась и беспокоилась. Когда он не приходил к началу урока, она испытывала почти физическую тоску; когда он, наконец, просил разрешения войти, равнодушно выслушивал положенный выговор и и проходил мимо Юльки к своей последней парте – радость ее была сравнима только с первым прыжком в теплое летнее море.
Когда он говорил, Юльке хотелось закрыть глаза, потому что детская рожица вопиющим образом не вязалась с его манерой выражаться. Она поводилась прогуливать с ним уроки, и о грозящем «уде» в четверти думала отстраненно, как о бесчинствах режима Претории. Иногда Ордынец был настроен благодушно, и тогда Юлька спрашивала.
– Откуда ты знаешь про Плотину? – спросила она однажды.
Плотина лежала перед ними, огромная, жутковатая – как челюсть мертвого великана.
Он поднял белые брови:
– Что я знаю про Плотину?
– Ну, двенадцать сел… Десять церквей… Шесть кладбищ…
– Пять кладбищ.
– А откуда ты знаешь?
– Это не вопрос. Вопрос – откуда ты не знаешь.
– А мне никто не говорил.
– А мне сказали.
– Кто?
– Дядя в спортлото.
Юлька обиделась. Ордынец прекрасно понял, что она обиделась – но не пошевелил и пальцем, чтобы загладить обиду. А чего там – никуда не денется. Переживет.
Юлька посопела уныло – и пережила. Над серой водой кружились мелкие, как семечки, серые чайки.
– Значит, могилы так и остались? На дне?
– Их смыло.
– Как смыло? Вместе с покойниками?
– А что тебе до покойников? Там живые люди тоже были…
– Их выселили. А покойников так просто не выселишь, да?
Ей показалось, что Ордынец усмехается. Она никогда не понимала, когда он усмехается ей, а когда – своим мыслям. Да и жуткое это зрелище – усмешка желтобрюхого варана.
– Покойников не выселишь, – подтвердил он с непонятным удовлетворением. Юльке показалось, что этот малоприятный факт почему-то доставляет ему удовольствие. Ей стало не по себе, она отвернулась.
– Знаешь, что такое капище? – спросил Ордынец за ее спиной.
– Идолы? – предположила Юлька неуверенно.
Далеко за плотиной истошно заорал пароход. Странно заорал, тоскливо, как живое существо.
Ордынец молча поднялся с травы и, будто забыв о Юльке, побрел по направлению к автобусной остановке.
Иногда ей бешено хотелось получить от него знак внимания. Ну, хоть вялую ромашку. Хоть одуванчик с газона, что ли! Или билет в кино – хотя бы и на мультсборник… Зря она, что ли, таскается за ним, как на веревочке?!
Однажды она специально запихнула в портфель четыре тома детской энциклопедии. Старенький портфель из клеенки под крокодила едва не разошелся по швам – крокодиловые бока раздулись, будто рептилия заглотнула слона. Юлька шла в школу, скособочившись и выкинув в сторону левую руку – Ордынец удивленно пожал плечами, однако и движения не сделал, чтобы ей помочь.
А на перемене он стоял с девятиклассницей Неведовой. Глупенькая Неведова нависала над щуплым собеседником, и глаза ее казались удивленными и перепуганными одновременно; тихая двоечница, она полностью сформировалась к пятнадцати годам, и ее тесная школьная форма лоснилась в наиболее выпирающих местах. Неведовские одноклассники кружили вокруг, как стадо пираний.
Вечером Юлька поклялась, что больше не заговорит с Ордынцем. Никогда.
Несколько дней она упивалась горечью покинутой Джульетты. Хулиган Саенко выждал момент и нарисовал на обложке Юлькиной «Математики» смачную когтистую фигу.
А после уроков она застала Неведову в умывальнике – глупенькая девятиклассница рыдала.
Она рыдала, размазывая по лицу слезы, горячую воду из умывальника и потеки чего-то красного – не то помады, не то (подумалось испуганной Юльке) крови. Неведова не замечала ничего вокруг, она пребывала в глубокой истерике, и глаза ее в рамке воспаленных век казались белыми и слепыми.
Через полчаса – Юлька задержалась в пионерской комнате и видела все отлично – в умывальню поспешила медсестра.
Кто знает, что случилось в тот день с девятиклассницей Неведовой. Кто знает, что привело ее в столь плачевное состояние – однако Юльке сделалось почему-то тоскливо и не по себе.
На другой день Ордынец подошел к ней с обычной покровительственной улыбкой; Юлька не смела противиться и вслед за ним слиняла с труда. Это было тем более глупо, что к труду-то Юлька готовилась, у нее был реферат по домоводству, форменные передник с косынкой – и заданные на дом недошитые трусики.
Спустя пару дней в класс ворвался возбужденный Саенко – по его словам, пацаны из девятого «Б» класса заловили Ордынца в мужском туалете и в настоящий момент делают ему «темную». Все посмотрели на Юльку она с безучастным видом перерисовывала в тетрадь по зоологии выпотрошенного дождевого червя. Картинка получалась вполне натуралистичная; карандаш в руке дрожал.
Спеша насладиться небывалым зрелищем, орда пятиклассников ринулась вслед за ликующим Саенко, и Юлька осталась одна в опустевшем классе.
Стиснув зубы, она дорисовывала червяку пищевод, когда распахнутая дверь закрылась и шум перемены отдалился. Ордынец стоял у входа и казался веселее, чем обычно – сытый желтобрюхий варан. Юлька разинула рот.
Как ни в чем ни бывало, Ордынец прошествовал к своей парте и бросил в Юльку тетрадью:
– Нарисуй мне тоже червяка… У тебя, блин, хорошо получается.
Девятнадцатого мая, в день рождения пионерской организации, шефы устроили прогулку на катере. Юлька стояла на корме, подставив ветру незаплетенные волосы, и воображала себя дочерью капитана Гранта. Ордынец сидел к ней спиной, сосал «барбариску» и тупо глядел в жиденький пенный хвост, тянущийся за речной калошей.
После истории с девятым «Б» Ордынец окружен был не столько презрением, сколько славой, и отблеск этой славы падал на Юльку. Характер его к тому времени сделался совсем уж невыносимым, но Юлька терпела, потому что с прочими он вообще не разговаривал. Ни о чем. Никогда.
Гремел магнитофон; на корме толпились девчонки с бутербродами, Саенко портил речное судно крышечкой от закупоренной бутылки «Буратино», Степка Васенцов, окруженный толпой прихлебателей, разглядывал берег в театральный биноклик; Юльке подумалось, что он похож не на морского волка, как ожидалось, а скорей на завсегдатая оперы.
– Чего смешного? – хмуро спросил Ордынец.
– Тебе какое дело? – огрызнулась Юлька, но улыбаться перестала.
Танька Сафонова рассказывала девчонкам из параллельного класса давно всем надоевшую историю про то, как во время спектакля в наевском ТЮЗе со сцены в зал полетел настоящий железный меч – там рыцари какие-то на сцене танцевали, а меч-то вырвался и как полетит в зал! И мог бы убить кого-нибудь, да только дяденька один, военный, в третьем ряду сидел, подпрыгнул и перехватил… Танька рассказывала эту байку уже сто раз – но Юлька слушала, потому что все равно больше нечего было делать.
– Это надо же как повезло! – Сафонова размахивала надкушенным куском докторской колбасы. – И прямо в третьем ряду сидел, и военный, и реакция классная…
– Повезло, – глухо сказал вдруг Ордынец, и Юлька вздрогнула. – Повезло… А если он на этот спектакль каждый раз ходил? Он ему опротивел уже, спектаклишко средний, детский… А он ходил и ходил, чтобы один раз прыгнуть и перехватить… Железяку эту…
Ордынец поднялся. Был он хмурый, сутулый и скособоченный, Юлька с беспокойством подумала, что он, наверное, заболел.
Толпа прихлебателей, окружавшая Степку Васенцова, радостно заржала какой-то незамысловатой шутке.
– Они смеются, – сказал Ордынец с отвращением. – Им смешно…
И он вдруг сделал то, от чего пятиклассников самым суровым образом предостерегали: всем телом перегнулся через борт, свесив голову над пенным шлейфом и открыв Юлькиному взору вытертые на заду школьные штаны.
Юлька взвизгнула – грохот музыки поглотил ее крик, но стоящая в проходе классная нервно повернула голову; когда взгляд ее достиг Ордынца, тот уже по-прежнему стоял рядом с Фетисовой, и покрасневшее от прилива крови лицо его казалось вполне безразличным.