Я не помню никакого ритуала с шаманскими плясками, бубном и торжественным внедрением частицы Седого в свое тело. Кроме одного, и тот происходил за закрытыми дверями спальни. Так что вопрос о моем поводке оставался открытым. О неповиновении я размышляла часто, и той части, что могла сидеть внутри меня, на сон времени не оставалось.
Я поднималась на четвертый этаж, вертя в руках обычную пластиковую пуговицу от куртки визирга. Просьбе я не вняла, присвоив чужую собственность.
Сверху послышался шорох. Я задрала голову. Два силуэта замерли друг напротив друга между вторым и третьим этажами. Они слышали меня, но не шелохнулись, застыв в угрожающем молчании. Первая, эфемерная в черном плаще, зависла в нескольких сантиметрах от ступеньки. Вторая — чуть выше, в обычных джинсах и свитере ручной вязки. Вестник и бес. Ближний круг Седого. Любви друг к другу они не испытывали.
— Привет, птичка, — капюшон не повернулся, — я освобожусь через минуту.
— Иди в… — Фантазия отказала, и придумать достойный адрес я не смогла.
— Я был везде.
— Заметно, — сказал Александр. — Ольга, ты не знаешь, как убить проклятого? Не тело, которое он занимает, а его самого?
— Тела ты убиваешь хорошо. — Фигура качнулась. — Помнишь, птичка, я оставил вас поболтать с черноглазым тяжелым костюмчиком?
Я нахмурилась, упоминание о Владе было неприятным, проклятый тогда уходил, оставив нас запертыми в комнате, и до сего момента мне было наплевать, куда и зачем. Такое чувство, что ответ сделает меня соучастницей бестелесного, объединит в неком вопросе или поступке.
— Не хмурься, птичка. Знаю, было невежливо, но я должен был развлечь наших гостей. Признайся, — он чуть приподнялся, чтобы быть на одном уровне с вестником, — ты до последнего не знал, как изменился твой босс. Люди так удивляются, когда начинаешь душить их руками друга. — Бес смаковал каждое слово.
— Мой «друг», — Александр выделил последнее слово, — был тварью и до этого. Но бросаться на собственного охранника на глазах доброй сотни гостей — это перебор даже для него. — Он сунул руки в карманы и усмехнулся. — С другой стороны, я наконец-то свернул шею этому уроду.
— Не хочешь сказать спасибо? — весело предложил проклятый.
— Нет.
— Орихор! Александр! — резкий окрик сверху.
Мужчины тут же склонили головы. Этому голосу повинуются все.
На площадке третьего этажа стоял Кирилл.
— Разошлись, — Седой посмотрел на вестника, — у тебя есть работа. — Мужчина кивнул и стал спускаться вниз по лестнице. — Орихор, тебя я не хочу видеть в цитадели. Понадобишься, вызову. — Плащ дернул капюшоном и последовал за вестником. Кирилл взмахнул рукой. — Подойди.
Я ничем не отличалась от его слуг. Он звал — я шла, время детских выходок и откровенных демаршей давно прошло. Я поднялась и встала напротив него. Седой успел переодеться и принять душ. Кончики светлых волос потемнели от влаги, от его кожи пахло лимоном и мятой. Я очень хорошо помнила этот запах, он всегда предпочитал его другим.
Чувства — это загадка, никогда не знаешь, что бросит тебя в вихрь эмоций, какая деталь вернет в прошлое: жест, взгляд, звук или запах. Я подошла ближе, вдохнула, положила руку на грудь, встала на цыпочки и поцеловала его, как делала это сотню раз. Простой мягкий поцелуй женщины, которая скучает.
— Простите. — Голос прозвучал нарочито громко.
— Чего тебе? — Кирилл повернулся к поднимающейся по лестнице Тамарии.
— Мама хочет с вами поговорить.
— Что заставляет тебя думать, что я побегу по первому требованию?
— Ничего, — она остановилась, — она хотела бы обсудить ваши условия мира хотя бы гипотетически. Если я не вовремя, прошу простить.
— Иди, — скомандовал он, — передай, я скоро спущусь.
— И Ольга тоже.
— Нет, — отрезал он и, не давая ей возразить, продолжил: — Это не обсуждается. Возвращайся к матери, а если вас что-то не устраивает, выметайтесь из цитадели и торгуйтесь в другом месте.
Тамария развернулась, побледневшая кожа да излишняя резкость, с которой она двигалась, выдавали эмоции, но она молча пошла обратно, шаги ее мягких туфелек были практически бесшумны.
Теплая рука коснулась подбородка, разворачивая лицо и заставляя смотреть прямо в прозрачные глаза. Я забыла о существовании всех прекрасных и ужасных демонов этого мира. И как тогда на холодной земле Заячьего холма, его пальцы скользнули по скуле к мочке уха. Я прерывисто вздохнула. Глаза Кирилла вмиг потемнели до глубокого серого цвета талой весенней воды, а кожу обожгло холодом. Металл сережек замерз мгновенно. И это оказалось очень больно. Первое, почти неосознанное желание схватиться за уши Кирилл пресек, перехватив руки.
— Тихо. Уже все. Слышишь?
Я кивнула. Боль отступила, оставляя после себя зудящее покалывание.
— Твой артефакт снова работает. Можешь больше не бояться стен в моем доме. И тебе не нужно это, — он указал на пуговицу, выпавшую из рук на пол, — твой пропуск и внутрь, и наружу. Допуск на любой этаж в любое время.
— Стена пропустит меня?
— Нет, — он улыбнулся, — ты ее больше вообще не увидишь. Завтра поспи, я помню, как ты ненавидишь рано вставать. — Он отпустил мои руки. — Все. Можешь идти.
Он обошел меня, застывшую посреди лестницы соляным столбом, и стал спускаться вниз.
На этом сюрпризы этого дня закончились.
Чтобы продолжиться в новом.
Когда я открыла глаза, столик стоял на том же месте. Рядом с ним, ожидая моего пробуждения, топталась девушка, вернее, девочка с толстой русой косой через плечо. Рослая, но круглое лицо с очень маленьким носом принадлежало ребенку. Серое форменное платье служанки было ей широковато.
— Вы проснулись? — задала она риторический вопрос. — Что желаете? Завтрак? Умыться? Или в туалет?
— Святые, — голос со сна звучал хрипло, — ты кто?
— Я — Майя, ваша служанка.
— Кто? Зачем?
— Хозяин приказал.
Кто бы сомневался. Без приказа Седого никто из нечисти в жизни не подумал бы прислуживать человеку.
— Уходи, — решив освободить ее от тягостных обязанностей, я зарылась поглубже в одеяло, — мне не нужна служанка, я сама объясню все Хозяину. — Я зевнула и закрыла глаза.
— Не надо! — взмолилась она. — Меня вернут в прачечную, там воняет и все время идет пар. Я не хочу! Я сделаю все, что вы скажете. Пожалуйста! — Девочка молитвенно сложила руки, пальцы были тонкие и белые, совсем не соответствующие слову «вернут».
Я села, потерла глаза. Девочка переигрывала. Ей стоило снисходительно цедить сквозь зубы. Но зачем мешать ей выполнять свою работу? На смену могут прислать кого-то похуже, и этот кто-то не обязательно будет сохранять внешние приличия.
— Хорошо. — Я откинула одеяло, сон успел улетучиться, девочка сразу подскочила. — Оставайся. Вернее, сейчас выйди, а вообще можешь остаться. — Я потянулась, закрыла глаза, а когда открыла, комната была пуста. Девочка оказалась сообразительной.
Перед дверью в столовую никого не было. Надеюсь, внутри так же пусто, как и снаружи. Я воспользовалась той ролью, что играла Майя, и попросила подать завтрак в комнату. Мы все, начиная с бабки и заканчивая Кириллом, заложники тех декораций, в которые ставим себя сами. Я хотела прийти в пустую столовую в промежуток между приемами пищи и ожидаемо не застать никого.
Я взялась за ручку двери. Перед глазами промелькнула часть вчерашнего ужина. Я молча пережила череду картинок, и чувства схлынули, не оставляя прежнего опустошения. Я больше не сопротивлялась. Недалек тот день, когда я смогу обернуться на этот ужин, пожать плечами и пойти дальше. Меня больше волновало, кем я к тому времени стану.
Внутри горела пара светильников. Стол сиял полированной каменной поверхностью, задвинутые стулья, рапиры, гигантские буквы «т» — пусты, пол отмыт от крови. Окон, как и во многих помещениях первого этажа, не было.
Я вошла, дверь за спиной закрылась с тихим стуком. Блюда доставляли в столовую не через главный вход, а через не бросающуюся в глаза дверцу в дальнем конце комнаты. Она открылась очень легко и бесшумно, слуги старались не привлекать к себе излишнего внимания. Десяток ступеней вниз, широкий и скудно освещенный коридор уводил куда-то в глубь цитадели. Ничем не пахло, не было слышно никаких звуков. Не было ответвлений, пару раз пол коридора опускался еще ниже, сперва на три ступеньки, потом еще на пять. После второго спуска стены коридора разошлись, в них появились тяжелые деревянные двери.
Не тюрьма, но впечатление более чем тягостное. Большинство комнат не имело запоров, за исключением первых двух по левой стороне, слава святым, в данный момент пустым, но пара толстых засовов многозначительно украшала двери.
Я заглянула в первую справа, с полуоткрытой дверцей. Не комната, не камера, а кабинет косметического салона. Мягкие кресла с подголовниками, массажная кушетка, куча зеркал, этажерка с баночками, бутылочками, скляночками и горшочками, ниша с вешалками. Одежды было немного. Я подцепила пальцами ближайшее платье, как вчера на явиди, все белое, ведь на нем так хорошо смотрится кровь. Я отпустила край хлопчатобумажной туники, материя качнулась, мягко стукнулись вешалки. За деревянной ширмой стояла бадья, старшая сестра той, что приносили мне в спальню крепкие парни. У стены пузатый винный шкаф. Темные бутылки, пробки, покрытые пылью, где-то сургуч, где-то этикетка. На нижней полке — вереница глиняных горшочков, ступка с пестиком. Я сунула туда нос и громко чихнула. Здесь недавно перетирали специи.