На свете существует не один Заячий холм, как и не одно Юково. Поселок с одноименным названием был даже под Ярославлем километрах в тридцати на юг по трассе М-8. Надо ли говорить, что этот Заячий холм в Гаврилов-Ямском районе не имел ничего общего с тем, что в старых холмах?
Стежка была нелегальной и, пока в ней бьет ключ, такой и останется.
От Ярославля до старых холмов во Владимирской области — двести пятьдесят километров на рейсовом автобусе и еще тридцать по бездорожью либо на своих двоих, либо на попутке, которой с большей вероятностью окажется телега с запряженным ослом, чем автомобиль.
Билеты на рейс мы приобрели без особых проблем и без паспортов. В таких случаях люди поступают проще: садятся не на автовокзале, а на Московском проспекте, куда выезжает автобус. Водитель документов не спрашивал, да и брал дешевле, чем привокзальная касса.
Заработав дюжину любопытных взглядов и сомнительно сочувствующих шепотков, особенно от молодежи, которая не отличалась стеснительностью, Веник устроился на сиденье через проход от нас, поднял капюшон парки, которой разжился в Бесове, и уснул. Я смотрела в окно, баюкая одной рукой Невера, когда тот выражал недовольство. Явидь скучала. Осенний пейзаж вызывал у нее зевоту, тогда как мне никогда не надоедало смотреть на проносящиеся за стеклом яркие оттенки желтого, красного и зеленого, мне нравились накрапывающий дождик, ветер, качающий ветви деревьев, простор и уходящая вдаль дорога.
Пять часов — долгий путь через границу района и области к маленькому военному городку Коврову, за которым начинались старые холмы. К пределам такая география неприменима. Между землями демонов никогда не было границ в том смысле, который мы вкладываем в это слово. Наш континент не расчерчен линиями, делящими землю на четыре равные или не очень части. Наша тили-мили-тряндия прокладывала границы по своим законам.
Если представить землю в виде чистого листа бумаги, то художник, взявший кисть и окунувший ее в синюю краску, не выводил на нем линии, он стряхнул влагу, украшая бумагу россыпью брызг. Каждое синее пятнышко — это стежка Северных пределов, переход на карте мира. Затем кисть окунули в красную краску, размашистый взмах — и рядом с северными землями появились южные. Потом очередь дошла и до желтой и зеленой краски. Каждое пятнышко означает жизнь там, в глубине мира, у его границы.
Материк похож на ватман, обсыпанный новогодними конфетти. Стежки соседствовали, враждовали, торговали. Южные, Северные, Западные и Восточные — при таком порядке названия давно уже должны были превратиться в дань ускользающей традиции. Но не превратились. Когда смотришь на карту с кучей разноцветных точек, сразу замечаешь, что на севере синих отметок больше, чем на юге, а красных, наоборот, меньше, но тем не менее они есть. На западе среди зеленых россыпей встречались желтые отметины востока, и наоборот.
Земля между стежками никого не интересовала. За исключением той, где стояли цитадели, но их не найдешь ни на одной карте. Поселки отшельников, оторванных от мира людей и запертых в глуши, были столь редки, что не представляли никакой ценности. Ни ресурсов, ни переходов, ни мало-мальски достойной нечисти. Туда уходили те, у кого ничего не было и ничего не будет. Такие создания не нужны даже самим себе, что уж говорить о демонах. Белое пространство ничейных земель существовало, но не играло роли в вечном противостоянии пределов и их хозяев. Естественно, до тех пор, пока там, повинуясь капризу мира, не проходила игла высших, соединяя два мира и образовывая переход. Тогда нечисть задергается, забегает, стараясь прибрать к рукам новую дорогу.
Здесь, наверху, картину мира расчерчивали вспаханные под зиму поля, нескошенные и пожелтевшие квадраты лугов и полосатые проплешины просек в лесах и рощах. Люди жили и работали, ехали на соседних сиденьях, смотрели в окна и не видели, как глубок на самом деле мир.
В большинстве своем те, кто окружает нас, невнимательны, они заняты своими проблемами и не видят, что у малыша, выглядывающего из яркого конверта, сменившего потрепанный рюкзак, слишком темная и неровная кожа, прижатые к голове ушки пытаются шевелиться даже под шапочкой, а варежки уже надорваны изнутри острыми коготками.
Нам везло, пока какой-то матроне не пришло в голову посюсюкать с Невером. Змееныш единственный, в силу возраста, не умел маскироваться.
В автобус женщина вошла на какой-то забытой богом и людьми остановке, купила билет и пошла в салон, таща за руку сонную девчушку лет четырех. Рейтузы на коленках девочки вытянулись еще в прошлую эпоху, великоватые ботинки раньше принадлежали мальчику, а желтый дождевик совсем не защищал от влаги. Чужие дети мамашу интересовали больше, чем собственная. До свободных мест в конце салона они не дошли, женщина притормозила рядом со мной и, вытянув шею, попыталась заглянуть в конверт. Я едва не застонала, так как, лежи змееныш у Пашки, сидевшей ближе к окну, ничего бы не произошло. Но как раз минуту назад она передала Невера мне.
Девочка заныла, дергая мать за руку. Та даже не повернула головы.
— Ути какой! — женщина скривилась в гримасе, которая должна была изображать улыбку и сунула палец в конверт.
Думаю, Пашка могла бы ей помешать. Я не успела, у меня была рабочей только одна рука, и ею я придерживала змееныша. Невер справился сам. Он ее тяпнул.
Тетка заорала, девчушка подхватила, сонные пассажиры поднимали головы и выглядывали в проход, водитель ударил по тормозам. На его месте я бы и разбираться не стала, высадила скандальную компанию, пусть дальше на свежем воздухе разбираются.
Радоваться надо, что палец на месте, а не блажить на весь автобус, увидев кровь. Пашкин взгляд был более чем красноречив, мамаша не проживет и пяти минут, которые понадобятся автобусу, чтобы скрыться из вида. Веник делал вид, что вообще не с нами. Невер ворочался и пыхтел, кровь женщины ему не понравилась.
— Он укусил меня! А-а-а-а! Посмотрите, люди добрые! А-а-а-а! А если этот уродец заразный?! А-а-а-а! Спид! А-а-а! Сифилис! Булимия! А-а-а-а-а-а! Отравили!
— У-у-у-у, — вторила ей малышка.
— О-о-о-о! Сиротинушка ты моя! — вспомнила про ребенка тетка, палец немым укором смотрел вверх.
Автобус съехал на обочину. Водитель встал с кресла с аптечкой в руках и матюгами на языке, когда мягкий голос остановил его, попросив:
— Давайте лучше я.
К воющей матроне подошел не коренастый крепыш в кожаной куртке, а мужчина в сельских резиновых сапогах и куртке с капюшоном. На темени незнакомца уже наметилась лысина, из кармана торчали вязаные перчатки. Обычный мужичок, в меру затюканный жизнью и традиционно поддающий по выходным, но еще не совсем пропащий. Слесарь или сантехник, может, тракторист. Если не смотреть ему в глаза, не вглядываться в необычной формы зрачки. Не круг, как у человека, не ромб, как у большинства нечисти, а пятиконечная звезда, отсвечивающая фиолетовым, когда на лицо падал редкий осенний луч солнца. Исполнитель желаний из рода психарей.
Аптечку он бросил на пустое сиденье, смерть от потери крови женщине не грозила. Одно мимолетное касание, и тетка подавилась криком. Второе касание до шеи девочки, и в салоне воцарилась тишина.
— Дети кусаются, — проговорил он, — ничего страшного.
— Ничего, — эхом повторила женщина.
— Мы можем ехать.
— Можем.
Водитель будто ждал этих слов, со скрипом отжал ручник, и автобус вырулил обратно на дорогу.
— Садитесь, — мужчина указал на пустующие в конце салона места, — вы устали. Надо отдохнуть. Это все нервы.
— Да, конечно, — женщина подняла голову и благодарно улыбнулась, кровоточащий палец и змееныш были забыты, — именно этого я и хочу.
Пассажиры стали возвращаться к своим делам, концерт отменялся.
— Женя, — представился мужчина.
— Джинн, — тихо поправила явидь.
Мужчина согласно склонил голову и положил расслабленные кисти на спинку сиденья. Сила исполнителя желаний в прикосновениях, это не баюн, голосом он тебя не зачарует.
— Куда едете? — буднично поинтересовался Евгений.
Ответом ему было громкое пыхтение Невера.
— Поберково? Заячий холм? Или, может быть, Кощухино?
— Может быть, это не ваше дело? — поднялся за его спиной гробокопатель.
Пассажиры ближайших сидений тревожно перешептывались.
— Может, — согласился джинн, пошевелил кончиками пальцев, развернулся, задумчиво смерил взглядом одноглазого падальщика и прошел мимо. Вернулся на одно из передних сидений, которое занимал до этого. Автобус набирал скорость. До Коврова осталось чуть менее двух часов.
Проблемы, начавшиеся в пути, продолжились по прибытии в городок. Никто: ни водитель единственного такси, ни погонщик коров, ни даже бывалый садовод на мотоцикле с коляской — не желал отправляться в холмы. Причин не объясняли, мямля что-то невразумительное. Не помогали ни деньги, ни уговоры. На нас поглядывали с неприязнью, чужаки в такой глуши всегда на виду, а уж настырные чужаки тем более.