Если Леону и недоставало южной красоты Этьена, он был с лихвой вознагражден обаянием. Синие глаза на смуглом лице приковывали внимание. Темные коротко стриженные волнистые волосы казались шапкой на голове. Ладно скроенный костюм был тем не менее удобным и в нем полностью отсутствовали броскость и изящество туалетов Этьена.
Леон великолепно держался в седле, точно они с конем составляли одно целое. Я скакала на чалой кобыле, на которой выезжала накануне. Я уже начала осваиваться с ней и чувствовала, что лошадь тоже привыкает ко мне.
По природе своей Леон был веселее Этьена - мне показалось, и беззаботнее его, но и он высоко отозвался о моем костюме для верховой езды, после чего мы некоторое время разговаривали о лошадях. Я рассказала Леону о Приданом, о том, с каким сожалением я рассталась с лошадью и о том, как до этого я трусила верхом на Дженни.
Я обнаружила, что рассказываю ему о своей матери, и с облегчением почувствовала, что могу говорить о ней свободно и с уверенностью, что он поймет, хотя, откуда взялась такая уверенность после столь краткого знакомства, я не представляла. Вероятно, Леон располагал к себе в силу своей естественной манеры держаться. Он вел себя прямо и открыто, и я могла вести себя с ним так же.
- Что бы подумала ваша мать, узнав, что вы здесь? - спросил он.
Я замялась. Вне всяких сомнений, граф вызвал бы ее совершеннейшее неодобрение. Но маму обрадовало бы, что меня принимают в замке как гостью.
- Полагаю, она согласилась бы с тем, что я поступила разумно, оставив школу… до того, как у меня начались с ней настоящие трудности, - ответила наконец я.
- И, полагаю, она сочла бы, что быть рядом с кузиной - comme il faut.
- Думаю, Маргарита рада тому, что я с ней, - уклончиво ответила я.
Он хитро улыбнулся.
- И граф тоже рад. Он ясно это дает понять.
- Он просто радушный хозяин.
После предыдущей откровенности упоминание о том, что должно было оставаться тайной, мгновенно возвело между нами стену.
Затем Леон сказал:
- Я слышал, что вчера вы навестили Габриэллу Легран.
- Да.
- Несомненно, вы поняли, что она - большой друг графа.
- Я узнала, что она мать Этьена.
- Да. Их дружбе с графом много лет.
- Понятно.
Вспомнив услышанные мною слова, которыми Леон обменялся с Этьеном, я решила, что он предупреждает меня. Никто не поверил в мое родство с графом - и это неудивительно. Я видела, что Леон решил, будто граф познакомился со мной в Англии, я ему понравилась, у него возникли планы относительно меня, и он привез меня во Францию, чтобы осуществить их. Должно быть, у Леона сложилось обо мне дурное мнение. Но как могу я сказать ему, что я здесь исключительно потому, что Маргарита нуждается во мне?
- Полагаю, - сказал Леон, поддерживая разговор, - что жизнь в Англии сильно отличается от здешней.
- Естественно… хотя, вероятно, в основе она такая же.
- Ну, вот ваш сэр Джон Деррингем посмел бы вот так в открытую поселить рядом с собой свою любовницу? И что бы сказала его жена?
Его слова поразили меня, но я попыталась не показать и виду.
- Нет. Это недопустимо. Так или иначе, сэр Джон не стал бы вести себя подобным образом.
- А здесь это обычное дело. Пример подают короли.
- У нас тоже были короли, которые вели себя так же. Например, Карл II.
- У него была мать-француженка.
- Вы полны решимости доказать, что ваши соотечественники легко попирают мораль.
- Думаю, у нас разные устои.
- То, о чем вы говорили, вне всякого сомнения существует в Англии, но не так открыто. Добродетельна ли скрытность, я не знаю. Но, по-моему, она упрощает жизнь тем, кого это непосредственно касается.
- Некоторым из них.
- Женам. Не очень-то приятно, когда муж тычет в лицо своей неверностью. С другой стороны, для мужчины и его любовницы встречаться открыто означает избавление от хлопотных уловок.
- Вижу, мадемуазель, вы реалистка, но слишком честная и очаровательная, чтобы быть когда-либо вовлеченной в подобные грязные дела.
О да, это было явное предупреждение. Мне следовало бы оскорбиться, но я увидела неподдельную озабоченность в глазах Леона и невольно испытала к нему прилив симпатии.
- Можете быть в этом уверены, - твердо сказала я. Похоже, он очень обрадовался, прочтя его мысли, я поняла, что Леон поверил в то, что граф встретил свою кузину - или же, если родство наше выдумано, то сделано это без моего участия, - и пригласил ее сюда в качестве компаньонки своей дочери, а та, воспитанная в строгих английских традициях, даже не догадывается о его намерениях.
Каждое из предположений Леона было ошибочно, но он не мог не понравиться мне своей заботой и суждениями.
Похоже, он отбросил в сторону все сомнения по поводу меня и приготовился наслаждаться прогулкой. Он начал рассказывать о себе с порадовавшей меня откровенностью.
Судьба Леона была странной, все предопределил случай - граф стал причиной смерти его брата.
- Только подумайте, - сказал Леон, - если бы не это, моя жизнь была бы совершенно иной. Бедный малыш Жан-Пьер. Я частенько думаю, не глядит ли он с небес на меня, говоря: «Вот! Всем этим ты обязан мне».
- Это было ужасно, и все же, как вы сказали, вам от этого одно благо.
- Я убеждаюсь в том, какое это благо, когда прихожу к себе домой, - не только для меня, но и для всех родных. Понимаете, я могу помогать им. Графу это известно, и он рад моему поведению. Помимо этого, он также выплачивает моим родителям пенсию. У них лучший дом в деревне и несколько акров угодий. Они неплохо живут, и соседи завидуют им. Я не раз слышал, как они говорили, что Господь улыбнулся нам в тот день, когда Жан-Пьер попал под колеса коляски.
Меня передернуло.
- Реализм, мадемуазель. Это самая сильная черта в характере французов. Если бы Жан-Пьер не выбежал именно в тот момент прямо под копыта коней графа, он влачил бы убогую жизнь, такую же, как и его семья. Понятны следующие из этого выводы.
- Я подумала о вашей матери. Что чувствует она?
- Мать - это другое дело. Каждую неделю она относит цветы ему на могилу, вокруг которой посажены вечнозеленые кусты, напоминающие, что память о сыне свежа в ее сердце.
- Но, по крайней мере, она радуется, видя вас.
- Да, но это напоминает ей о моем брате-близнеце. О нем сейчас говорят не меньше, чем тогда, когда все это случилось. Графа винят все сильнее и сильнее, забывая, что он сделал для нашей семьи. Это признаки поднимающейся против знати волны. Им вменяется в вину все, что только можно.
- Я чувствую это с тех пор, как приехала во Францию, но слышала об этом еще раньше.
- Да, грядут перемены. Навещая своих родных, я слышу о зреющем недовольстве. Со мной они ведут себя откровеннее, чем с кем бы то ни было не из их круга. Возмущение растет. Иногда оно оправданно - но одному Богу известно, всегда ли. В нашей стране слишком много несправедливости. Народ разочаровывается в своих правителях. Порой я задумываюсь, долго ли сможет так продолжаться. Теперь небезопасно проезжать по деревне, не переодевшись в крестьянина. Никогда в жизни еще не было такого.
- Чем это кончится?
- Ах, милая мадемуазель, поживем - увидим.
Приблизившись к замку, мы услышали стук копыт, и навстречу нам выехал всадник. Он был высок, довольно скромно одет, и на его пышных рыжеватых волосах не было парика.
- Это же Люсьен Дюбуа, - воскликнул Леон, - Люсьен, друг мой, рад видеть вас!
Всадник натянул поводья. Увидев меня, он снял шляпу. Леон представил ему меня. Мадемуазель Мэддокс, кузина графа, гостящая в замке.
Люсьен Дюбуа сказал, что рад знакомству со мной, и спросил, долго ли я собираюсь пробыть здесь.
- По обстоятельствам, - ответила я.
- Мадам англичанка, но она говорит на нашем языке как уроженка Франции, - сказал Леон.
- Боюсь, это не совсем так, - сказала я.
- Вы говорите по-французски просто великолепно, - подтвердил господин Дюбуа.
- Вы приехали к сестре, - обратился к нему Леон. - Надеюсь, вы побудете здесь некоторое время.
- Повторяя слова мадемуазель, скажу: по обстоятельствам.
- Вы уже познакомились с госпожой Легран, - повернулся ко мне Леон. - Господин Дюбуа ее брат.
Мне показалось, что я заметила некоторое сходство - броская красивая внешность, яркие волосы, хотя глаза мужчины были не такими зелеными, как у его сестры, - впрочем, возможно, он не владел искусством подчеркивать их цвет.
Мне стало интересно, что думает господин Дюбуа об отношениях между своей сестрой и графом. Вероятно, как француз, он признает их допустимыми. Я цинично подумала, что, вероятно, знатность графа делает положение еще терпимее. Быть любовницей короля - почетно, простолюдина - зазорно. Однако согласиться, что это различие существенно, я не могла, происходило ли это ввиду моей неопытности или же отсутствия реализма, но я была рада этому.