— Тринадцать лет! — удивился Алекс. Он и часа не смог бы проработать в этом проклятом месте, а тут речь идет о годах! — Совсем ребенок!
— Тогда я еще не помогала папе работать с бездомными. Но я быстро повзрослела, столкнувшись с человеческим горем и нищетой.
— Что толкает вас на это? Почему вы решили посвятить всю жизнь благотворительности?
— Мне хочется быть полезной и хоть немного изменить к лучшему этот мир. К тому же меня вряд ли назовешь завидной партией, — сухо добавила она. — У меня нет ни привлекательной внешности, ни приданого, зато есть репутация книжного червя. Этого более чем достаточно, чтобы отпугнуть любого ухажера.
— Но вы обладаете другими достоинствами, а насчет приданого мог бы позаботиться ваш дядя…
— Граф давно уже публично отказался от своего родного брата, — с горечью призналась Джосс. — К тому же мне совсем не хочется стать женой какого-нибудь охотника за приданым.
— А как же, скажем… ваш интеллект? У вас редкий острый ум. И быть книжным червем вовсе не так уж плохо, если не терять при этом чувства юмора.
— Тогда почему же вас отчислили из университета за неуспеваемость? — спросила Джосс.
Алекс пожал плечами и невольно скривился от боли в спине.
— Хотите верьте, хотите нет, но и я не прочь иногда взять в руки книгу.
— Сгораю от нетерпения узнать, что же это за книга? — не без ехидства поинтересовалась Джосс.
— Вы причиняете мне боль своим недоверием!
— Ваши приятели из кабака справились с этим гораздо лучше. Так и быть, я готова поверить, что вы прочли не одну, а целых две книги.
— Сейчас я постараюсь припомнить их названия. — Алекс принял игру и изобразил глубокую задумчивость.
— Так, прежде всего это выдающаяся автобиография Бенджамина Франклина.
— Бульварное чтиво, в духе французских романов.
— Эссе президента Джефферсона, памфлеты Тома Пейна, новая сатира Вашингтона Ирвинга.
— Ваш список оказался намного длиннее, чем я предполагала. — Джосс, не прерывая беседы, меняла повязку. — Но все это американские авторы.
— А как насчет Эндрю Марвелла? Джосс презрительно фыркнула:
— От его «Скромной любовницы» нет пользы ни уму, ни сердцу. Вы отлично понимаете, зачем пишут подобные романы. Я предпочитаю поэмы Водсворта.
— Ах, ну конечно! — воскликнул Алекс с напускным благоговением. — Бывало, я и сам «не обольщался ничем незримым», когда бродил по лесам у себя в Джорджии!
— Почему-то мне кажется, что в Англии осталось мало таких мест, где можно испытать нечто подобное. — Их беседа приносила Джосс ни с чем не сравнимое удовольствие. К тому же было гораздо безопаснее развлекаться игрой ума, не задевавшей сердце… или она ошибалась?
— Такая возвышенная личность, как вы, наверняка без ума от «Сказания о старом мореходе»? — спросил со смехом Алекс.
— Если уж на то пошло, эта поэма действительно мне нравится, хотя Колридж и курит опиум.
— Все мы не без греха. — На этот раз Алекс, помня о ране, пожал плечами очень осторожно.
— Но больше всего мне нравятся трактаты на политические темы, вышедшие из-под пера Олимпии де Гуже и Мэри Уоллстоункрафт. — Джосс выжидательно посмотрела на Алекса: знает ли он, о ком идет речь?
— И как это я до сих пор не понял, что вы должны быть неравнодушны к борцам за права женщин? — Алекс с сокрушенным видом прищелкнул языком.
— И нечего тут удивляться! Вы, в точности как все остальные мужчины — в том числе мой отец и его друзья, — приходите в ужас от мысли, что и в экономике, и в политике женщины разбираются не хуже мужчин!
— Позвольте вам напомнить, что я сам выходец из революционной страны, — язвительно ухмыльнулся Алекс.