— Иди на фиг. Я что — вырядиться не могу? — рассердилась она.
— Можешь. Но тебе лень. Тут не для кого стараться, из мужиков — один я, сиротинка, а я на твою красу распрекрасную не поведусь. А тут пришла: фу-ты ну-ты, жар-птица, Хозяйка Медной горы, Марыля Родович…
— Господи, — фыркнула Ирина, — Родович-то ты к чему приплел?
— Ну как же, она же голосила: «Эти ярмарки краски…», вся в барабанах. Вот и ты пришла счастливая, румяная, глаз горит, хотя, по идее, должна умирать так же, как я. Ан нет! У меня бодун, а ты свежа, как персидская фиалка. Наверняка ведь заманила мальчика в свою постель и лишила невинности, куртизанка! Признавайся!
— Ничего подобного, — запротестовала она. — Никого я невинности не лишала… Хотя мальчик и был не прочь.
— Тьфу, дура, — возмутился Влад. — Чего б ты понимала? Да кабы на меня такая красота посмотрела, я б из трусов выпрыгнул, а она все целку из себя строит… Целовались хоть?
Ирина пожала плечами.
— Ну…
— Боже, какое падение! — рассмеялся Влад. — Мать, если ты после поцелуя вот так выглядишь, что с тобой будет после легкого, ненавязчивого траха? Ты ж, как бомба ядерная, все вокруг сметешь. Нет, с мужем тебе явно не повезло. Сколько тебя знаю, ты никогда такой не ходила… Неужто влюбилась?
— Не говори ерунды.
— Почему ерунда? Дима вон какой красавчик. Девки вокруг табунами вьются. От фанаток отбоя нет — выбирай любую.
— Кстати, ты его откуда знаешь? — спросила Ирина. Влад выпучил глаза и даже ресницами похлопал, изображая обиду.
— Здрасьте, приехали… Мы вообще-то, люди богемные, друг друга знаем. Это вы, небожители, с нами не общаетесь. А Димка с егохней группой часто выступает по кабакам, причем даже шансон поет для заработка и попсу всякую. Знаешь, как смешно за ними наблюдать, прилизанными и культурными? А потом на концерте полный трэш!
— И отвал башки, — улыбнулась Ирина. На душе было тепло.
Они посидели еще пару минут, допивая остывший чай и лениво перебрехиваясь привычными остротами, а потом в дверях появились новые ученики, и Ирина с сожалением поставила немытую кружку на подоконник.
Работать не хотелось, хоть тресни!
Она с легким удивлением осознала, что вдруг вырвалась из рутины, привычной, пусть и окрашенной легким флером искусственного внимания к себе, работе и жизни, внешне романтичной, но по сути — пустой и безжизненной, механической, как те флик-фляки и гранд-плие, неуклюже отрабатываемые ученицами. И сейчас, вылупившись из кокона, Ирина осознала, что, оказывается, жить можно и нужно по-другому, пускаясь в легкие сумасбродства.
Во время второго перерыва она пила чай одна. Влад провел занятия и ушел домой. Ирина снова открыла окна, выветривая из пропахшей потом залы неприятные запахи, утопила в кипятке чайный пакетик и, усевшись на подоконник, уставилась на улицу. Магнитола мурлыкала сентиментальное хриплым, интимным голосом Пинк.
В коридоре послышались голоса. Она залпом допила чай, слезла с подоконника и шагнула к дверям, чтобы поприветствовать учеников.
— Ой, какая вы сегодня красивая! — восхитились девочки. — А у вас день рождения, да?
— Нет, — улыбнулась преподавательница в ответ. — Просто захотелось.
— Вам очень идет, — наперебой загалдели они. — Ходите так чаще…
Женщина кивала, приветствовала входящих, чувствуя, как бурлит кислород в крови. Оказывается, быть просто привлекательной — само по себе удовольствие, а она об этом почти забыла, облачаясь в практичное и немаркое.
На лестнице затопали, тяжело, не по-балетному, и она насторожилась, уставившись на дверь, а потом почувствовала, как подпрыгнуло сердце вверх.
— Здрасьте, — сказал Дима. — А я вот… к вам.
Ирина изо всех сил старалась держать себя в руках, но губы кривились в незапланированной улыбке.
— На занятия? — спросила она. Дима опустил голову.
— Ну… если без этого никак, могу и на занятия. Только у меня нету этих… колготок и тапок.
— Трико и пуантов, — поправила она. Парень пожал плечами и лихо улыбнулся, обнажая ровные белые зубы.
— А если без танцев? Как насчет погулять?
— Мне в больницу надо, к маме, — беспомощно произнесла она.
— Сходим, — согласился Дима. — Мне все равно куда идти. Я как Пятачок — до пятницы совершенно свободен.
— Ну хорошо. Мы через полтора часа закончим.
— Я подожду.
— Жди. Только не здесь, девочки будут стесняться.
Он закивал, пошел к выходу, и длинный хвост черных волос болтался по спине в такт, туда-сюда. Ирина проводила хвост взглядом, а потом повернулась к девочкам, вяло разминавшимся у станка.
— Ну, что, дорогие мои, — сказала она веселым голосом. — Начнем?
Статья не писалась, хоть убей.
Вера долбила по клавишам компьютера, сердилась, стирала написанное, поминутно сверялась с пресс-релизом, выходила курить на кухню, пуская дым в открытое окно, пила кофе и снова садилась за работу. Статья на довольно обыденную тему — очередное повышение цен на коммунальные платежи — упорно сопротивлялась. Испытанные методы: легкая музыка, чтение, пасьянс — не помогали. Она никак не могла поймать настроение, отчего материал получался убогим и куцым, словно заячий хвост. Да и что может быть интересного в этой теме для матерого журналиста, коим Вера себя небезосновательно считала? Тема избитая, из года в год повторяющаяся.
Тоска смертная. Совершенно не о чем писать. Хоть бы убили кого, что ли…
В другое время она бы справилась одной левой. Разбавила бы пафосный пресс-релиз собственными мыслями — благо их, как у Маркса в старом анекдоте, девать некуда было, — приткнула бы мнение антимонопольного комитета, посыпала истерикой пенсионеров и украсила раздерганной на абзацы собственной прошлогодней статьей. Но в антимонопольный комитет надо было идти или звонить, пенсионеров, готовых заклеймить монополиста позором, отловить, причем таких, кто не побоится, если что, и в суде высказаться, а Вере было лень. Энергетики в последнее время совсем озверели и уже дважды подавали на ретивых писак в суд, причем оба процесса выиграли. А судиться с ними журналистка себе позволить не могла — денег на возмещение морального ущерба не было.
Она еще послонялась по квартире, попивая остывший кофе и дымя прямо в потолок, и все думала, думала, думала…
Вместо статьи в голову лезло неприятное воспоминание.
Рассказывая о себе, она частенько цитировала Раневскую, утверждавшую, что никогда не выглядела красавицей, но при этом всегда была «чертовски мила». При этом Вера была уверена, что люди ее именно так и воспринимают: умную, талантливую и чертовски милую, с легкими странностями, присущими каждому творческому человеку. Встретив в баре Диму Волкова, пьяненького, разгоряченного, она вдруг поняла, что хочет этого юнца, как изголодавшаяся самка. Затащить его к себе в квартиру было несложно. Пьяный друг с неромантическим прозвищем Лом помог поднять парня на третий этаж, свалил в постель и даже подмигнул на прощание. Ночью, прижимаясь к Димке бедрами, она все представляла себе, как это будет.
Утром тот сбежал в панике. Спустя пару дней сбежал от нее в кафе, причем в его взгляде померещилось отвращение и брезгливость. То, как он выдернул руку из-под ее ладони, кое о чем говорило.
Раздражение и обида закипели внутри, и она, сознательно культивируя эту клокочущую массу, дала ей выход, направив в нужное русло — статью. Однако, как только поймала свежую мысль, в замке повернулся ключ.
— Верочка, ты дома?
Она не отреагировала, спеша вдолбить в материал мысль. Разумеется, дома. Слышно же: музыка играет, клавиатура издает нервный клекот под пальцами. Но матери, так не вовремя явившейся, до того дела нет.
— Вера? Это ты?
Голос был виноватым. Знает, что сейчас получит на орехи, но продолжает нарываться.
— Вера, почему молчишь?
Раздражение перелилось через край, затопив комнату. Вера потеряла мысль и раздраженно рявкнула, повернувшись к прихожей:
— Да дома я, дома, ты оглохла, что ли?
— А почему не отвечала?
— Потому что работаю, а ты мне мешаешь! Какого хрена тебя принесло? Сидела бы на даче!
Вера сорвалась с места и фурией вылетела в прихожую. Мать, так и не снявшая ни пальто, ни сапог, испуганно вжала голову в плечи и смотрела виновато, как побитый пес.
— Так я и сидела сколько могла, Верочка, — залепетала она. — Но ведь там холодно, а с моим радикулитом, сама знаешь…
— Ничего я не знаю…
— И дрова кончились. Я, знаешь, в последний день уже штакетинами старыми печь топила. Да и много ли их было там? Замерзла как не знаю кто… Подумала: нет, больше там не выдюжу…
— «Не выдюжу», — передразнила дочь. — Говорила я, давно надо было эту рухлядь продать. Мертвым грузом стоит.
— Почему же мертвым? — обиделась мать. — Летом огурчики, помидорчики. Я там живу, когда… ну… тебе мешаю. А Володечка где?