Годы обучения в консерватории были счастливым временем для всех, кто там учился, однако вскоре это сменилось временем хаотических изменений, личных трагедий – Октябрьским переворотом.
ВРЕМЯ КАТАСТРОФ
«Власть в Киеве менялась почти каждый день, – писал Владимир Горовиц в своей «Автобиографии». – Засыпая вечером, мы не знали, кто будет править утром. Все цвета радуги перебывали у власти: белые, красные, зеленые… На улице валялись трупы убитых, погибших от голода людей – нам было не до музыки».
Когда большевики окончательно взяли власть в Киеве, они национализировали все, семья переехала в маленькую тесную квартиру, которую Горовицы делили с братом Софии Александром и его семьей. Для Володи душевная травма, полученная тогда, оказалась настолько глубокой, что долгое время, живя и работая за границей, он даже не хотел слышать о России. «В двадцать четыре часа мы потеряли все, что имели. Своими собственными глазами я видел, как они разбили мой рояль, потому что не могли вытащить его через дверь, и выбросили, разрубленный, через окно на улицу. Они забрали у нас все: одежду, книги, даже милые безделушки. Нам не разрешали выходить на улицу после девяти часов вечера». Дом был разрушен, деньги изъяты. Семен, вынужденный часами стоять в очереди, чтобы «отоварить» продкарточки, часто менял на буханку хлеба то немногое из семейных реликвий, что удалось спрятать.
Владимир Горовиц вспоминал, как он был потрясен, увидев в консерватории своего учителя Тарновского, вернувшегося с фронта гражданской войны: «В класс вошел полутруп-получеловек с лицом, обтянутым воспаленной кожей, дурно пахнущий и одетый в лохмотья. Ему удалось бежать». Володя должен был закончить консерваторию в двадцать лет, но ситуация была такова, что необходимо это было сделать в 1919 году, когда ему исполнилось шестнадцать. Другого выхода не было, и юный музыкант часами работает над выпускной программой, оставаясь в консерватории до поздней ночи, работает, несмотря на голод и холод, на выстрелы. Выпускной экзамен стал его триумфом. «Ваш сын – гений», – эти слова, сказанные после того как отзвучали последние звуки Третьего концерта Рахманинова, который Горовиц играл на выпускном экзамене, стали для него высшей похвалой.
«Моя семья потеряла все, и я должен был помогать им, – эти слова мы читаем в книге Горовица. – Некогда было раздумывать, я должен был стать кем-то, делать что-то. Я сказал самому себе: «Отлично! Я начну играть на фортепиано и, возможно, буду иметь успех. И я начал».
ПАГАНИНИ ФОРТЕПИАНО
«…И я начал». Кто бы мог представить себе, что 16-летний юноша, одетый в перешитые черные отцовские брюки и белую рубашку, и есть «гастролирующий пианист Владимир Горовиц», как он себя называл. Тем не менее это было именно так. Володя и его дядя Александр, брат Софии, на простой бричке, запряженной лошадью, поехали из Киева в Харьков, чтобы дать в библиотеке первый публичный концерт.
Большинство слушателей явились на концерт без всяких билетов, в основном для того чтобы погреться. Однако это не обескуражило молодого пианиста. В конце вечера раздались аплодисменты, крики «браво», и постепенно молва о нем разошлась по Харькову. Горовица стали приглашать играть почти каждый день, а то и по нескольку раз в день.
Александр оказался замечательным импресарио и организовывал гастроли во многих городах – больших и маленьких. Они побывали с концертами в Москве, Николаеве, Одессе, Тифлисе, Ереване, но особенным успехом пользовался Владимир в Питере.
Горовиц рассказывал, что в течение одной лишь зимы 1922–1923 годов он сыграл более 25 концертов, которые включали одиннадцать различных программ, ни разу не повторив дважды одно и то же произведение. «Это записано в Золотой книге Ленинграда», – с гордостью говорил Горовиц. Именно там он получил имя «электрического пианиста». «В нем одновременно уживаются Бог и дьявол, – писал один из критиков. – Когда его слушаешь, трудно поверить, что это явь». Его называли «Паганини фортепиано». Восторженные поклонники и поклонницы даже организовали общество «почитателей Горовица». По Ленинграду ходила эпиграмма, льстящая самолюбию пианиста:
Пред Володей Горовиц Все девицы пали ниц!
Однажды восторженная толпа отнесла его на руках после концерта в отель, где он жил. «Это было страшно неудобно, – вспоминает пианист, – я все время оказывался на чьих-то руках и, откровенно говоря, боялся упасть». Все это была замечательно, однако настало время европейских гастролей. И вот именно в Питере он встречает человека, который оказал огромное влияние на развитие его репертуара, «открыл» перед Горовицем окно в широкий мир и благодаря которому мир узнал Горовица.
ГОДЫ СТРАНСТВИЙ
Александр Мерович – Саша, – как его называли во многих странах мира музыканты, художники и артисты, был, безусловно, человеком незаурядным.
Коренной петербуржец, получивший прекрасное экономическое образование, бегло говорящий на нескольких языках, посвятил свою жизнь антрепренерству. К тому времени, когда Горовиц имел огромный успех в Ленинграде, Мерович вернулся из деловой поездки по странам Западной Европы и Америки и, услышав игру молодого пианиста, понял, что он будет иметь огромный успех на Западе. Став его импресарио, Мерович разработал план поездок, рассчитал все до последней детали и повез своего подопечного в Берлин. Расчет на успех оправдался, началась концертная жизнь, полная ярких впечатлений, неустанного труда, встреч с европейской публикой.
А из России тем временем приходили грустные вести – жизнь стала невыносимой. Трагедии не обошли и семью Горовиц: старший брат Яков, который в юные годы обещал стать блестящим пианистом, был расстрелян большевиками за то, что не отдавал свой рояль. Георгий, живший в Ленинграде, не выдержал изменений, которые пришли с революцией, и потерял рассудок. Его состояние было настолько тяжелым, что, улучив момент, оставшись один, он повесился. Регина, единственная сестра, вышла замуж за недостойного человека, рассталась с ним и одна растила дочь.
Некогда большая, благополучная и богатая семья распалась. Молодое поколение, столь многообещающее, уничтожено. Владимир Горовиц был единственной поддержкой постаревших Софии и Семена.
…Гастроли продолжались, города сменяли друг друга. Как обычно бывает у гастролирующих музыкантов, Горовиц не замечал и не видел новых городов.
«Я знал лишь эстраду, черный рояль и комфортабельный номер отеля», – писал он. Один лишь город заставлял сильнее биться его сердце. Это был Париж. Париж нельзя было не полюбить, и Владимир каждую свободную минуту посвящал этому городу. В Париже он оставался в течение трех месяцев, и они с Меровичем решили сделать Париж основным местом пребывания, и оттуда ездить на выступления в Швейцарию, Бельгию, Италию.
Везде пианиста сопровождал триумф. «Русская сенсация» – один из наиболее типичных газетных заголовков, посвященных его выступлениям. «Пришло время покорять Америку», – решили оба: пианист и его импресарио.
«В начале своего пути я был малообразованным русским пианистом. Я играл громче, быстрее, чем это было нужно, вставлял больше нот, чем их написали композиторы. Но мой самый большой музыкальный триумф состоялся в Нью-Йорке. Знаете, почему? Там я встретил Рахманинова. С этого момента мы почти не расставались».
Рахманинов писал о своих впечатлениях: «До тех пор пока я не услышал Горовица, я не представлял себе полностью возможности рояля». Эти слова стоят всех восторженных рецензий вместе взятых!
«РУССКИЙ ПИАНИСТ ПОКОРИЛ АМЕРИКУ»
Этот и ему подобные заголовки появились на следующее утро после дебюта Горовица в Карнеги-холле – самом престижном зале мира. Он, в то время 25-летний пианист, высокий, стройный, с горящими глазами, всем своим обликом и темпераментом напоминающий Листа, исполнял Третий концерт Рахманинова – одно из лучших творений композитора. «Зал не просто аплодировал, он рыдал, ревел, требовал еще и еще! Рахманинов и Горовиц стояли на сцене, обнявшись – и какая гордость за русское искусство обуревала меня», – писал критик в «Нью-Йорк Таймс». Оркестром дирижировал Леопольд Стоковский, на следующий день – Сергей Кусевицкий. Как, должно быть, были счастливы те, кто присутствовал на концерте!
Успех гастролей в Америке превзошел самые смелые ожидания Меровича и Горовица. Концерты всегда проходили при переполненных залах, где бы это ни было: Бостон, Чикаго, Филадельфия. Слава опережала пианиста, американская аудитория, затаив дыхание, внимала звукам произведений Чайковского, Рахманинова, Листа. Многие из слушателей впервые открывали для себя этих композиторов. Предложения гастролей сыпались как из рога изобилия – крупнейшие импресарио стремились заполучить Горовица. Он играл в Англии днем, а вечером в Париже, на следующий день вылетал в Бразилию, затем в Рим, а потом – опять Нью-Йорк, Чикаго… Каждый день строжайшим образом был расписан на несколько лет вперед. «Я стал рабом своего таланта», – говорил Горовиц. И это было действительно так. А иначе он не был бы тем, кем его провозгласили – «величайшим пианистом всех времен и народов».