Утомленное лицо графини было под стать всей
ее опочивальне, усеянной приметами минувшего празднества.
Разбросанные повсюду безделушки вызвали во мне чувство жалости: еще вчера все
они были ее убором и кто-то восторгался ими. И все они сливались в образ любви,
отравленной угрызениями совести, в образ рассеянной жизни, роскоши, шумной суеты
и выдавали танталовы усилия поймать ускользающие наслаждения. Красные пятна,
проступившие на щеках этой молодой женщины, свидетельствовали лишь о нежности ее
кожи, но лицо ее как будто припухло, темные тени под глазами, казалось,
обозначились резче обычного. И все же природная энергия била в ней ключом, а все
эти признаки безрассудной жизни не портили ее красоты. Глаза ее сверкали, она
была великолепна: она напоминала одну из прекрасных Иродиад кисти Леонардо да
Винчи (я ведь когда-то перепродавал картины старых мастеров), от нее веяло
жизнью и силой. Ничего не было хилого, жалкого ни в линиях ее стана, ни в ее
чертах: она, несомненно, должна была внушать любовь, но сама, казалось, была
сильнее любви. Словом, эта женщина понравилась мне. Давно мое сердце так не
билось. А значит, я уже получил плату. Я сам отдал бы тысячу франков за то,
чтобы вновь изведать ощущения, напоминающие мне дни молодости.
"Сударь, - сказала она, предложив мне сесть, - не будете ли вы так любезны
немного отсрочить платеж?"
"До полудня следующего дня, графиня, - сказал я, складывая вексель, который
предъявил ей.- До этого срока я не имею права опротестовать ваш вексель".
А мысленно я говорил ей: "Плати за всю эту роскошь, плати за свой титул,
плати за свое счастье, за все исключительные преимущества, которыми ты
пользуешься. Для охраны своего добра богачи изобрели трибуналы, судей,
гильотину, к которой, как мотыльки на гибельный огонь, сами устремляются,
глупцы. Но для вас, для людей, которые спят на шелку и шелком укрываются,
существует кое-что иное: укоры совести, скрежет зубовный, скрываемый улыбкой,
химеры с львиной пастью, вонзающие свои клыки вам в сердце".
"Опротестовать вексель? Неужели вы решитесь? - воскликнула она, вперив в меня
взгляд.-Неужели вы так мало уважаете меня?"
"Если бы сам король был мне должен, графиня, и не уплатил бы в срок, я бы
подал на него в суд еще скорее, чем на всякого другого должника".
В эту минуту кто-то тихо постучал в дверь.
"Меня нет дома!" - властно крикнула графиня.
"Анастази, это я, Мне нужно поговорить с вами".
"Попозже, дорогой",-ответила она уже менее резким тоном, но все же отнюдь не
ласково.
"Что за шутки! Ведь вы с кем-то разговариваете", - отозвался голос, и в
комнату вошел мужчина, - несомненно, сам граф.
Графиня на меня взглянула, я понял ее, - она стала моей рабой. Было время,
юноша, когда я по глупости иной раз не опротестовывал векселей. В 1763 году в
Пондишери я пощадил одну женщину, и что же! Здорово она меня общипала! Поделом
мне, - зачем я ей доверился?
"Что вам угодно, сударь?." - спросил меня граф. И тут я вдруг заметил, что
его жена вся дрожит мелкой дрожью и белая атласная шея пошла у нее пупырышками
- как говорится, покрылась гусиной кожей. А я смеялся в душе, но ни один
мускул на лице у меня не шевельнулся.
"Это один из моих поставщиков", - сказала графиня.
Граф повернулся ко мне спиной, а я вытащил из кармана угол сложенного
векселя. Увидев этот беспощадный жест, молодая женщина подошла ко мне и подала
мне бриллиант.