Татьяна Москвина - Эссе, статьи, рецензии стр 67.

Виктор Резунков: Спасибо, Марина. Ваше мнение, Татьяна?

Татьяна Москвина: Сокуров абсолютно прав. Другое дело, что существует частная жизнь человека, в которой есть свои радости, и человек может устроить свою жизнь так, что в ней будет много хороших и приятных моментов. Но если мы видим себя в системе, в картине (мы же не можем какое-то одинокое совершенно вести существование), мы каждый день сталкиваемся с массой проблем. Мы живем в определенной стране, в мире, и если смотреть на себя как на часть картины, то, конечно, здесь любой сознательный гражданин должен принимать серьезные решения, и, насколько хватит сил, идти героическим путем. Я очень уважаю мнение Александра Николаевича, оно не экстремистское, оно не продиктовано какими-то его желаниями что-то втолковать агрессивно. Он видит то, что видит, - и бесконечно тревожащая его дегенерация русская (произнесем это слово). И вопросы о том, что могут одинокие, не столь многочисленные люди на этом фоне, - все эти вопросы совершенно реальны. Другое дело, что поразительно, как много может даже один человек, это просто удивительно!

Виктор Резунков: Спасибо, Татьяна Москвина. Добавлю от себя. Та тревога за будущее России, та боль, вызванная ее настоящим, которые я почувствовал в словах Александра Сокурова, еще одно свидетельство тех нездоровых, мягко говоря, процессов, которые наблюдаются в этой стране сейчас. Деятели культуры такого масштаба, как Александр Сокуров, уже не могут молчать.

Татьяна Москвина: исчезающий остров

В городе появилось новое чудачество: своеобразные «дайверы», отыскивающие в новодельном дорогущем Петербурге родимые пятна Ленинграда.

Когда Санкт-Петербургу вернули его имя, город Ленинград стал медленно и неотвратимо таять. Эти пышечные, пельменные, рюмочные, пивные ларьки, магазины старой книги, комиссионные, дворцы и дома культуры, под завязку забитые всякими кружками, и - обязательно - с активной театральной самодеятельностью - все уходит в никуда.

Дворец культуры Первой пятилетки - я в восьмом классе поступала там в театральный кружок под руководством товарища Подберезовикова, читала стихотворение Лермонтова «Я не унижусь пред тобою», позже смотрела гениальный спектакль Васильева «Взрослая дочь молодого человека, потом в «пятилеточке» долго выступала чудесная труппа «Комик-трест»… - снесен. Здесь будет вторая сцена Мариинского театра, поскольку хреновой туче пошляков-режиссеров негде самовыражаться. Значит, - надо уничтожить человеческую память, ясное дело.

Пирожковая на углу Литейного и Белинского, где я студенткой Театрального ела вкусные и дешевые пирожки, - закрыта. Закрыт и славный «Букинист» - форпост старой книги, приют добродушных маньяков-читателей. Нет половины скверов, где я гуляла, и оставшаяся половина трепещет и ждет неминуемой участи: из каждого сантиметра исторического центра будет выжата прибыль. На глазах пропадает моя родина, моя память, моя жизнь - и она же родина, память и жизнь миллионов людей.

О чем грустить? Все так прекрасно! Сияют витрины дорогих бутиков, куда никогда никто не заходит, а если кто-нибудь зайдет, то, по уморительному описанию сочинителя Дмитрия Горчева, «от стены бесшумно отделится девушка, похожая на самку паука: если вы не купите трусы за двести долларов, она вам откусит голову и съест». Персонал таких магазинов действительно отчаянно скучает, и на любого посетителя, ежели он забежит, например, пересидеть дождь, уставляются три-четыре пары глаз. Вы пробовали смотреть товар под наблюдением озверевших от скуки поклонниц сериала «Не родись красивой» и под аккомпанемент их идиотских вопросов типа «Вам помочь?» и «Вы что хотели?». Я пробовала. Это кислый экстрим. Вместо моего любимого магазина «Рыба» на площади Льва Толстого, где в отделе свежей рыбы работал ужасно симпатичный продавец, теперь открыли такой вот бутик, где продается мерзкая претенциозная одежда для тощих дьяволиц. Я туда не зайду никогда. Бурно размножаются сетевые магазины-монстры. Сети, сети, и мы - бедные рыбки. Я поклялась, что ничего у сетей покупать не буду. Пришлось нарушить клятву - они, гады, везде и заманивают дешевкой. Все, как у всех, все, как у больших. По мнению администрации - очень мило и европно. Это главная идея сегодняшней администрации Петербурга - чтоб было европно.

Я не знаю, эти люди вообще были в Европе, нет? Видели маленькие магазинчики, которым по двести-триста лет? Ступали по камням, чей покой никто не смеет нарушить? Городская среда Петербурга изменяется только в одном направлении - к худшему, и изменяется не каждый день, а каждую минуту. Вот я сейчас пишу эти строки, а где-то срубают дерево, закрывают магазин, застраивают какой-нибудь милый уголок непарадного, трогательного пейзажа. Ужасное чудо: потерять родину, не покидая родины…

В городе появилось новое чудачество: своеобразные «дайверы», отыскивающие в новодельном дорогущем Петербурге родимые пятна Ленинграда. Писатель Павел Крусанов нарыл на Пушкинской улице одно такое местечко и, ликуя, повел туда друзей. Мы перешагнули порог и ахнули от изумления, оказавшись внутри 1989 года. Водка в граненом мухинском стакане за сорок рублей сто грамм, огурец соленый -четыре рубля, яйцо вареное - пять. Деревянные столы, крашенные морилкой. На стенах акварели неизвестного. В углу два игровых автомата образца 1988 года. Белая грязная собачка-дворняжка с умной мордочкой… Сели, выпили и заплакали, как эмигранты, которые на чужой земле отыскали кусочек родины.

Один художник (по совместительству муж дизайнера Татьяны Парфеновой) упорно, каждый день рисует исчезающий город - скверы, которые завтра вырубят, пейзажи, которые послезавтра испоганят. Пакует родину про запас. Но это должно стать программой сотен и тысяч людей. Ленинград следует срочно рисовать, фотографировать, записывать. В нем было плохое, ненужное, вредное, пошлое - но было и хорошее, ценное, поэтическое. По русскому обычаю уничтожают именно хорошее и поэтическое, так что приезжайте, срочно приезжайте в Петербург, особенно если вы когда-то были молоды, влюблены и при каждой возможности бежали в Ленинград проветриться. Город вашей памяти исчезает.

ОН, ОНА, ОНО И ОНИ

Предупреждение автора: эта статья состоит из преувеличений, натяжек и домыслов. Она принципиально неверна.

Когда все понимают, что Он появился, возник и стал быть, уже поздно. Он неотменим, как гроза или проникающая радиация. Точнее - смесь того и другого, не встречающаяся в природе, но часто встречающаяся в мире искусств. В мире искусств, как мы знаем, в основном обитают люди, редко встречающиеся в природе.

Противостоять Ему невозможно и бессмысленно: на сегодня Он единственный, кто знает, как делать театр. И Он его делает. Это Он вращает колесо сансары, и Она выходит на сцену, Они, любимые, заполняют зал, Они, нелюбимые, пишут свои измышления, и Оно - продолжается.

Разумеется, Он - монстр. При этом психика Его может быть признана одной из самых устойчивых среди профессионалов искусства. За редчайшими исключениями. Он не спивается и не кончает с собой. Многолетнее пребывание в состоянии блэк-аута (полного затмения) не является препятствием к постановке спектаклей и руководству театром. Вообще, как правило, некие мглистые чары, ползучие туманы Брокена окутывают Его жизнь.

Февраль 1999 года. Я иду в Театр имени Моссовета на спектакль "Горе от ума" в постановке Олега Меньшикова - нашего принца Грезы, решившего взобраться на упомянутый Брокен. Прохожу мимо Театра Сатиры. Надпись на фронтоне театра гласит, что его руководитель - Валентин Плучек. Тот самый Плучек, что дебютировал в мейерхольдовском "Ревизоре"…

Наверное, это - идеальная матрица судьбы всякого Его: получить в полное владение кусок жилого пространства, которым позволено править до поры, пока смерть не разлучит. Его смерть, однако, уносит с собою всякий смысл существования подвластного Ему пространства. Когда Он умирает, то труппе театра следовало бы, наподобие верных жен индийских раджей, лечь в могилу вместе с ним. Они по слабости натуры этого не делают. Начинается существование в мире теней. Они ждут другого Его - того, кто в силах вдохнуть новую жизнь в их призрачные силуэты. Но Он, настоящий, прирожденный Он, избегает призраков с отягченной наследственностью (жизнь в царстве предыдущего Его) - Ему нужные свежие, румяные лица, глаза, блестящие от энтузиастических надежд, крупный запас золотой веры… Это не дохлая романтика, а будни театра. "О нет, так жить нельзя - но любят не иначе!" - воскликнул Альфред де Мюссе по другому, конечно, поводу. На Брокене вообще не жалуют скептиков, тыкающих пальцем в туманы и интересующихся: "А это у вас что? А это вы к чему?" При виде этих несносных, но, хвала Аллаху, редких персонажей. Его глаза подергиваются холодом и печалью. Ему нужна подлинная нежность - она и есть понимание. Ему трудно. Ему всегда трудно. Ему нужны верные люди. Ему всегда нужны верные люди. Если вокруг Него сто верных людей - Он никогда не упустит случая прикупить сто первого (не деньгами - что вы! Взглядом. Тем неописуемым взглядом, которым женщины в поиске притягивают потенциальных любовников). Это нужно Ему, когда Он - Скиталец, но тем нужнее это Ему, когда Он - уже Сиделец. Для превращения Его-Скитальца в Его-Сидельца требуется известный бег времени. Если этого превращения не происходит, Скиталец растворяется в информационном поле Земли или иным образом гибнет. Обращение Скитальца в Сидельца должно произойти до пятидесятилетнего рубежа его биографии, иначе оно будет слишком болезненным.