Из-за шторма наше плавание затянулось, и запасы еды на борту подходили к концу. Принц тем не менее, казалось, получал удовольствие от качки. И вел себя словно школьник-проказник, в шутку спрашивая у жены, не хочет ли она получить от него в подарок яхту.
Мне удавалось оставаться более-менее в форме благодаря белому вину и сигаретам, которые я никогда до этого не употребляла.
Когда мы прибыли в Сеттин, то обнаружили там принцессу Баденскую, которая очень волновалась за нас. Оказалось, что в газетах написали, будто наш ко-рабль пошел ко дну.
30 октября императорским манифестом было объявлено о созыве Первой Думы. Это событие широко обсуждалось.
11 мая 1906 года, когда мы только собирались выехать из Граца в Россию, меня посетило дурное предчувствие. И точно, прибыв 13 мая в Петербург, из газет я узнала о смерти моей племянницы, которая была женой моего нынешнего мужа.
Я прямиком направилась на похороны, где конечно же меня никто не ждал, так как о моем прибытии в Петербург было неизвестно.
Наступившее лето Ольденбургские и я, как обычно, провели в Петергофе.
Политическая атмосфера была в то время чрезвычайно оживлена. Русский парламент – Первая Дума – просуществовал всего два месяца и был распущен. После выборов в марте 1907 должна была открыться Вторая Дума.
Я видела императора на обеде у Ольденбургских 6 марта, через день после открытия Второй Думы. Он показался мне меньше всего увлеченным последними политическими событиями. Все вокруг него что-то говорили, а он только слушал. Обсуждалось смещение премьер-министра Горемыкина.
Оказалось, Горемыкин чрезвычайно обижен из-за того, что ему пришлось освободить свое место для Столыпина, бывшего министра внутренних дел.
Став премьер-министром, Столыпин сохранил за собой и портфель министра внутренних дел[36].
Глава 13
В 1907 году состоялась моя помолвка с бароном Александром Мейендорфом. Незадолго до этого мой жених взял меня в Елагинский дворец на Каменный остров, чтобы представить премьер-министру Столыпину[37], который приходился ему двоюродным братом.
После знакомства Столыпин пригласил меня на прогулку по саду. Комментируя мою приближающуюся свадьбу, он заметил: «Александр из тех мужчин, что камня на камне не оставит, пока не сделает вас счастливой».
3 июня 1907 года наша свадьба состоялась в домашней церкви во дворце Ольденбургских. Принц и принцесса в это время находились за границей, но мой брат и его жена на торжестве присутствовали.
Прием состоялся в Юридической школе, инспектором которой был мой муж. Он оставил свой пост лектора в университете во время революции 1905 года в знак протеста против непоследовательного поведения некоторых профессоров, которые, решив продолжать лекции, потом забросили их. На одном из митингов, устраиваемых студентами во время забастовки, на которую были приглашены профессора, мой муж выступил с речью, в которой критиковал студентов и осуждал забастовку. Ответом ему было молчание. А когда он проходил на свое место, то услышал, как кто-то из студентов сказал: «Вы предлагаете нам ждать второго пришествия!»
После приема мы отправились в имение семьи моего мужа – Клейн Руп (Klein Roop) в Ливонии. Теперь это часть Латвии.
Дом был построен в XIII веке. Его стены были так толсты, что внутри некоторых из них были устроены комнаты.
В имении мы оставались до осени, а затем отправились в Германию, в Веймар, чтобы навестить мать моего мужа, а затем поехали в Базель.
Аккурат в день нашей свадьбы был опубликован императорский указ о выборах в Третью Государственную Думу. И пока мы находились в Баден-Бадене, мой муж получил телеграмму из Риги, в которой говорилось, что он избран в Думу как один из трех представителей от Ливонии.
В октябре мы вернулись в Петербург на открытие Третьей Думы. Мой муж был избран вице-президентом (заместителем председателя), и это стало началом его политической карьеры, которая в общей сложности продолжалась десять лет.
Политика тем не менее никогда не была призванием Александра или пределом его мечтаний. Его отличали любовь к справедливости, примирению и умеренности, а эти качества вовсе не способствуют легкому пути к успеху на политической арене.
Его озабоченность ущемлением политических прав Финляндии тоже была не по вкусу национальному большинству Думы.
Пост вице-президента не был ложем, усыпанным розами. Вскоре после открытия Третьей Думы мужу стало ясно, что один из ее членов, избранный благодаря влиянию правительства, абсолютно некомпетентен.
Муж предложил Столыпину поднять вопрос об отставке этого депутата, добавив, что если не он, то Дума сама это сделает. Столыпин отказался и заметил, что национальное большинство в Думе не согласится отменить результаты выборов одного члена, который, несмотря на свою фамилию (Шмидт), был защитником русских в наполовину польской провинции (Минск).
После этого муж взял инициативу в свои руки, и большинство Думы проголосовало, чтобы названный депутат покинул Думу. Перед тем как сделать это, Александр ушел с поста вице-спикера. Правда, вскоре после этого он был вновь на него переизбран.
Два года спустя в дипломатической переписке барона де Стааля, русского посланника в Лондоне (1886–1902), муж встретил доклады, датированные маем 1890 года, со ссылкой на Г. Шмидта[38].
По этому случаю была шумная сцена в Думе. Причиной стало непарламентское выражение, с которым обратился к своим оппонентам архиеписком Евлогий (на сегодня он является митрополитом всей Русской Церкви за рубежом)[39].
Мой муж, как вице-спикер, счел себя обязанным строго, но очень учтиво призвать его преосвященство к порядку. В связи с этим крайние правые подняли большой шум. Один из них, священник, своим крестом так бил по столу, что сломал его.
Заседание было приостановлено. То, что произошло далее, очень характеризует моего мужа: он спокойно покинул здание Думы и отправился играть в теннис.
Через несколько месяцев после этого инцидента один из священников, который принимал участие в беспорядках, подошел к моему мужу и извинился, сказав, что вел бы себя совсем иначе, если бы понимал и смог оценить тогда, как сделал сейчас, истинный характер вице-спикера.
Один из наших друзей, М. Стахович, со смехом заметил Александру, что «святые никогда не бывают хорошими политиками».
Политика немного вошла в атмосферу нашей домашней жизни в Петербурге. Я большую часть времени бывала одна и по вечерам ходила играть в бридж к принцессе Ольденбургской, которая, о боже, была к этому моменту инвалидом – ее парализовало практически сразу же после моей свадьбы.
С мая по октябрь мы обычно проводили время в Клейн Рупе (Mas Straupe на латышском). Четыре недели каникул на Рождество, четыре на Пасху и три дня на Троицу мы также проводили там.
На короткое время каждое лето я отправлялась в Петергоф к Ольденбургским, пока мой муж находился за границей у своей матери.
Летом 1908 года, во время ежегодного визита мужа в Веймар, мой брат Георгий, его жена и несколько племянниц и племянников присоединились ко мне в Клейн Рупе. Это было чудное время, большую часть которого мы провели на реке.
Из Клейн Рупа Георгий с женой отправились в Петербург, где им нанес визит старинный друг моего брата Михаила – князь Хилков. Князь был строгий последователь Толстого и зачастую сам страдал из-за своих принципов. Однажды полиция провела в его доме обыск. Мать Хилкова, подчиняясь властям, увела детей князя из дома.
Тем ноябрем Георгий и Эло, следуя обратно на Кавказ, попали в жуткий шторм на Черном море. Черное море вообще славится неожиданными и сильными штормами. И в этот раз оно просто подтвердило свою репутацию. Было так холодно, что брызги волн превращались в кубики льда, едва коснувшись палубы. Из-за этого корабль больше походил на льдину и едва не затонул.
Два печальных события произошли в нашей семье перед Великой войной: убийство Столыпина и смерть моей невестки.
Столыпин был двоюродным братом моего мужа. Их матери были дочерьми князя Михаила Горчакова, который сменил Меншикова в командовании русской армией на Крымской войне. Затем Горчаков стал наместником в Польше, и так получилось, что аккурат во время его пребывания на этом посту (на который он заступил в 1861 году) началась подготовка известных революционных событий, разразившихся в 1863 году. Сам Горчаков умер в 1861 году.
Член Государственной Думы от Польши Дмановский, которого мы встретили в Лондоне в 1916 году, сообщил нам, что смерть Столыпина стала первым политическим убийством в России, в котором социалисты-революционеры отрицали свое участие.
Потом появились основания для подозрения в организации этого убийства саму полицию. Если трагедия и не была непосредственно спровоцирована полицией, то могла случиться лишь при преступной халатности с ее стороны[40].