— Я бы не хотел этим заниматься…
— Почему?
— Если она решила с вами порвать, для неё первое дело — выдать меня.
— Меня тоже, — согласился Кумлев. — Но она же знает, что господина Акселя привели к ней вы. Этого вполне достаточно. А я для нее, как и для вас, — Павел Генрихович, и все. — Глаза Кумлева прятались в глубоких темных впадинах, тонкие губы чуть раскрывались. — Вы к ней пойдете сегодня, самое позднее — завтра, и посмотрите, что с ней происходит. Если подтвердится, что она хочет с нами порвать, придется ее убрать. Понятно?
— Я этого делать не стану, — твердо ответил Горин, его смуглые розоватые щеки стали серыми.
— Тогда я сделаю это сам. Чтобы спасти, между прочим, вас, дорогой Михаил Григорьевич. — Лицо Кумлева было неподвижным, как маска, только чуть шевелились тонкие губы. — Да, вот что, я вам дам адрес, где вы сможете покупать продукты. До свидания, Михаил Григорьевич…
Порывистый ветер гулял над Невой, бросая в лица прохожих холодные брызги. Горин шел по мосту, часто останавливаясь и держась за перила, чтобы переждать сильные порывы ветра. Его душила обида — больше всего в жизни он не терпел унижений, на которые не мог ответить. Сегодня с ним разговаривали, как с мальчишкой, да и он сам, как провинившийся школьник, мямлил какие-то жалкие слова, когда ему нужно было говорить с ними смело, резко, на равных…
Уже смеркалось, и Горин ускорил шаг, почти побежал.
На улице Желябова, у портного Смальцова, его уже ждали и сразу же сели за стол. Только Долматов сдал карты, как в репродукторе раздался сигнал воздушной тревоги.
— Пулька под бомбами. Звучит? А? — сострил гинеколог Шухмин.
— Игра ва-банк, — добавил красивым нежным голосом преподаватель консерватории Долматов.
— Ну, а я пока что проверю затемнение, — сказал хозяин квартиры, вставая из-за стола. Он принес из другой комнаты манекен, одетый в морской китель с одним рукавом, поставил его около двери и сказал: — Наша личная охрана. Можно начинать…
Пулька расписывалась ровно, без всяких сюрпризов. Горин рассеянно следил за игрой и переводил внимательный взгляд с одного партнера на другого. Он решил, кого из них назвать завтра Кумлеву.
Он знает их многие годы, с того времени, когда пустил в ход отцовские ценности. Тогда Смальцов — самый модный и самый дорогой в городе портной — шил ему костюмы, он и сейчас носит «его» костюмы… Преподаватель консерватории Долматов был тогда певцом, восходящей звездой, Горину было приятно появляться на людях в обществе несравненного Лоэнгрина. А тот любил развеселую жизнь, да денег на нее у него не хватало. Потеряв голос, Долматов стал преподавать вокал, часто говорил про себя: «Тащу воз, нагруженный бездарью», — и был убежден, что его карьеру погубили завистники и бездарные руководители искусства. Горин стал для него живым воспоминанием счастливых лет успеха, им обоим было что вспомнить, и это связывало их по сей день… С гинекологом Шухминым Горин знаком по делу — он выиграл ему судебный процесс о наследстве. Врач так любил карты, что человек, не знающий преферанса, для него попросту не существовал. Его очень любили среди картежников — денег у него всегда было много, а играл он в карты неважно.
Итак, кто? Кого из них он завтра назовет резиденту? Горин с некоторым удивлением думал, что, пожалуй, ни за одного из них он поручиться головой не может… Душевная ржавчина — цинизм — поражала их всех в одинаковой степени, однако по дороге подлости Горин все же ушел дальше всех.