Ответ: Выход из строя водопровода — это катастрофическое бедствие, от него бочками с водой не спастись. Надо, в общем, рассчитывать на работающий водопровод и, уж раз речь об этом зашла, предупредить коммунистов, работающих на водопроводе, что судьба города буквально в их руках…
В Кировском райкоме партии меня доверху нагрузили замечательными фактами о рабочих и работницах, которые, отработав по 10 — 12 часов на своем предприятии, идут дежурить в истребительные батальоны или в команды ПВО. О девчонках-школьницах, спасших свой дом от вражеских зажигалок. О художнике, который принес в райком и сдал на хранение рисунки, которые он делал с натуры на улицах города и во время рытья противотанковых рвов. Он, как и большинство ленинградцев, тоже рыл эти рвы, а в минуты отдыха рисовал. «Не во мне тут дело, — сказал он. — Для истории может пригодиться». Я видел эти рисунки и думаю, что это был не профессионал, а любитель. Рисунки слабые. Но один запал мне в душу своим сюжетом — такого не придумаешь: глубокий противотанковый ров, на переднем плане на дне рва лежит мертвая женщина, возле нее — люди с лопатами в руках. И подпись внизу: «После налета фашистского стервятника. Мы все рыли ей могилу».
Я очень сильно простудился, боялся, что схватил воспаление легких. Работники гостиницы вызвали ко мне врача. К вечеру пришел старик лет семидесяти. Он сразу налил себе воды, принял какие-то лекарства и долго сидел не шевелясь. Потом тщательно осматривал и выслушивал меня. И все время говорил. Попробую записать подряд, как помню:
«Я уже давно на пенсии, как вы понимаете. Теперь снова впрягся. У меня был сын. Тоже врач. Убит на фронте тут, под Ленинградом, в августе. Внук, студент-медик, уехал рыть противотанковые рвы — никаких известий. Жена умерла в позапрошлом, — может быть, это ее счастье — она умерла раньше всего этого. А я вот живу. Слез нет. Давно нет. Если бы такое одному мне — с ума можно сойти. Но горя, сколько горя кругом… Раз живу, пошел работать. Брать не хотели, думали — из-за карточек, а мне ничего не надо, даже зарплаты. Только работать. Пенсия у меня есть. Решили наконец в райздраве — дают в день три вызова… А у вас, батенька, легкие свистят, рентген необходим, а где его сделать теперь? Лекарства все же выпишу…»
Он выписал рецепт и продолжал:
«…Разрешите посидеть у вас немного, это последний вызов, надо домой идти, а там… не могу… тяжело… душит что-то… Вы знаете, я бы давно принял что-нибудь… снотворное какое-нибудь, у меня есть… но знаете, кто меня держит? Немцы. Ей-богу. У меня радиоприемник остался, Володин это, сына, я не сдал по приказу: не мог донести, просить некого. Приемник хороший, „шесть эк один“ — может, знаете? Так вот, однажды включил и слышу — немцы по-русски обращаются к нам, ленинградцам, советуют стать, пока не поздно, на колени и просить пощады, а не то они сотрут наш город в порошок и сделают его снова допетровским болотом. Послушал я это и спрятал снотворное. И хожу вот сколько могу. И буду ходить. Больных много. Для смерти война — праздник, помешать ей веселиться — большое дело. Вот и хожу…»
Он ушел, а мне стало стыдно лежать. Утром встал, оделся и вот уже третий день работаю. Даже кашляю меньше…
Глава одиннадцатая
В начале войны у Кумлева еще не было оперативной связи с группой Акселя, ему было приказано ежедневно в восемь утра являться на Охтинское кладбище и там, возле церкви, ждать человека с условленной приметой. Одного он встретил еще в июле и получил от него чемодан с минами. После этого почти два месяца никого не было, но он ездил туда каждый день.