Поражала мысль, что там, в кабинах самолетов, — люди, что они сейчас смотрят оттуда на нас и что у них сейчас одна мысль — как поскорее нас убить. А ведь они знают нашего Пушкина, а мы — их Гёте. И наконец, поразительно, невероятно, что все это происходит в XX веке, когда мы по радио можем услышать Бетховена с той стороны земли…
Уже под самым Ленинградом немецкий самолет на бреющем полете пронесся над поездом, стреляя из пулеметов. В нашем вагоне пуля распорола потолок в коридоре и ушла в пол.
Ленинград еще ни разу не бомбили, но город к этому уже приготовился. У витрин построены и строятся щиты, которые заваливают мешками с песком. Люди заклеивают окна бумажными полосками — что это даст? По ночам на крышах дежурят посты ПВО.
Ездил на передовую. Дальше штаба армии не пустили. Сказали, что посторонним там нечего делать. С каких это пор военные корреспонденты стали посторонними? Объяснили, что сейчас происходит перестроение, некоторые части отводятся в резерв, а свежие заступают на их места, проехать по дорогам невозможно… Ясно — мы отступаем.
В штабе армии мне позволили присутствовать на допросе немецкого парашютиста. Немец был лет 25, рослый и красивый, прямо Зигфрид. Я приготовился записывать, рассчитывая вернуться в Ленинград с боевой корреспонденцией «Допрос пленного»…
Полковник, в очках, похожий на учителя, начал допрос:
— Имя и фамилия?
— Адольф Гитлер, — громко ответил немец. Он нагло улыбался, и глубокий шрам на его щеке шевелился, как червяк.
— Имя и фамилия? — еще раз спросил полковник.
— Адольф Гитлер, — ответил немец, и мне показалось, что он подмигнул мне.
Изба подпрыгнула — близкий разрыв бомбы или снаряда.
— Что вас интересует еще? Торопитесь, мои товарищи уже стучат в окно, — засмеялся немец.
В избу вошел комдив. Весь в пыли, даже брови были сивыми, пыль сыпалась с него на пол.
— Что тут происходит? — сощурил он воспаленные глаза.
— Только что начал допрос, товарищ комдив, — ответил полковник. — Пленный заявляет, что его зовут Адольф Гитлер.
— Адольф Гитлер? — Комдив почему-то обрадовался, попросил полковника переводить и сказал: — Это же прекрасно, что к нам в плен попал сам Гитлер! Какая удача! Как раз у нас тут есть представитель из радио, и мы сейчас подарим ему сенсацию.
Немец слушал перевод, кивал головой, но перестал улыбаться.
— Нам будет очень приятно поставить Адольфа Гитлера к стенке и расстрелять, — обернулся комдив к полковнику. — Оформляйте протокол…
Он вышел, оставив после себя пыльное облако в луче солнца.
Я думал, что этот Зигфрид испугается. Но он только спросил, будет ли какая-нибудь судебная процедура. Полковник объяснил, что время военное, он пойман как диверсант и канцелярщина необязательна.
— За мою смерть вы заплатите так дорого, что расстрел доставит мне наслаждение, — торжественно сказал парашютист, и казалось, его наглые глаза горели голубым пламенем…
Вошли конвойные, один из них — великан в матросской форме — поднял немца со стула за воротник, как щенка. И вдруг немец закричал:
— Айн момент! Айн момент!
Матрос оглянулся на полковника, тот на секунду задумался и приказал негромко:
— Выполняйте приказ.
Матрос подтолкнул гитлеровца к дверям, но тот бросился назад, к полковнику, крича:
— Я скажу все! Нас сброшено двадцать человек! Я знаю место сбора!
— Выполняйте приказ, — повторил негромко полковник.
Немец рухнул на колени и пытался вырваться из рук матроса, но тот снова взял его за воротник и швырнул в дверь.
— Почему вы не выслушала его? — спросил я.
— Всех перебили. Он один живой из десанта… — ответил полковник.