В шесть часов она постучалась к хозяину, дверь комнаты которого была по обыкновению наглухо закрыта. В восемь часов она опять подошла к двери, испугалась, спустилась к привратнику и попросила его привести полицейского.
Убийство было обнаружено, а вместе с тем и кража. Не знали, кого подозревать. Только Тоби догадывался об истине. Он мог добыть от французских агентов некоторые разъяснения, видел улики и сказал Редону:
— Это — английская работа! Ваши французские бандиты не имеют таких совершенных инструментов.
— Очень возможно, Тоби, — с важностью отвечал журналист, — впрочем, у меня нет национального самолюбия!
Английский агент при помощи своего товарища начал розыски, но они ни к чему не привели.
Пришлось сделать заключение, что убийцы покинули Францию, увезя с собою и пятьдесят тысяч франков, предмет их преступных вожделений. Кроме того, агент заявил журналисту и его друзьям:
— Я уверен, что вас сбили с толку деятели «Красной звезды». Думаю даже, что эти два злодея уехали, как и предупреждали, в Клондайк — ловить в мутной воде миллионы. В их руках был основной капитал, необходимый для начала предприятия — пятьдесят тысяч франков, добытых преступлением!
— Но тогда их было бы легко арестовать в Гавре или Ливерпуле, на пути в Америку? ..
— Они слишком хитры, чтобы сесть на французский или английский пакетбот. Я думаю, они уже достигли границы, бельгийской или германской, и продолжают путь в Антверпен или Бремен. Ах, если б я мог быть одновременно в двух-трех местах!
— Ну, поезжайте сами в Бремен, а своего товарища отправьте в Антверпен.
— Я не смел просить вас об этом! — сказал агент, глаза которого заблестели. — Ведь мне приказано оберегать вас.
— Благодарю, мой Тоби, я теперь сам себя могу охранить и защитить. Не бойтесь ничего и посылайте каждый день известия!
Когда оба агента уехали, Редон вернулся в Версаль и подоспел как раз к освобождению Леона Фортена. Несчастный пленник, которого содержали до тех пор в большой строгости, очутился на свободе, ничего не понимая, как и в день своего ареста.
Его выпустили из заключения, как и арестовали, без всяких разъяснений. Он сначала не узнал своего верного друга Редона, с его бородой, бледностью и остатком лихорадочного блеска в глазах.
По дороге в Мезон-Лафит Редон рассказал вкратце своему другу все, что произошло, скромно приписав себе только незначительную долю хлопот по его освобождению.
Когда они пришли домой, Леон открыл дверь, влетел в комнату вихрем и, увидев мать, протянул к ней руки, говоря сквозь слезы:
— Мама!.. Бедная моя мама!
Старушка обняла его, едва сумев проронить слабым голосом:
— Мальчик мой, дорогой… наконец-то… мы не жили… разлученные с тобою… несчастный… обвиненный в таком преступлении!.. О, эти судьи!.. Тебя, саму доброту, честность… тебя подозревать!..
Он вырвался из объятий матери и кинулся на грудь к отцу, бледному, почти бездыханному, не произнесшему ни слова, а только плакавшему как ребенок.
Только после этого Леон и его друг заметили двух молодых людей, поднявшихся им навстречу. Это были прекрасная девушка в глубоком трауре, растроганная и не пытавшаяся сдерживать слез, и ее брат.
В то время, как Поль Редон пожимал руки стариков, знавших, какое участие он принимал в освобождении их сына и не находивших нужных слов, чтобы отблагодарить, Леон с восхищением вскричал:
— Мадемуазель Грандье! Вы здесь! О, да благословит вас Бог за это!
— Милостивый государь, — сказала та с достоинством, — роковая судьба соединила ваши страдания с нашими.