Она запомнила, как он шел — красиво, легко, так в горкоме не ходят. В его походке чувствовались свобода, молодость, озорство.
Екатерина Алексеевна ехала домой, закрыв глаза. Ей казалось, что милый Валера держит ее за руку. Лимузин секретаря горкома вырулил на Рублевское шоссе и, обгоняя тихоходные машины, уносил хозяйку Москвы. Там, за городом, на уединенной даче, в тишине соснового бора, она могла позволить себе расслабиться, выпить лишнюю рюмочку, понежиться в горячей ванне, а потом, долго ворочаясь, тосковать на необъятной постели.
— Где же ты теперь, мой Валерик, Валерочка!
18 января, понедельник
Нина Петровна лежала с закрытыми глазами. Стараясь не шуметь, Никита Сергеевич на ощупь нацепил пижаму и тихонько нырнул под одеяло.
— Как прошло? — не открывая глаз, спросила Нина Петровна. Она не поехала с мужем на торжественное заседание, посвященное трехсотлетию воссоединения Украины с Россией.
— Бездушно прошло, — отозвался Никита Сергеевич, натягивая выше тяжелое стеганое одеяло. — Маленков выступил кисло. Я сразу за ним, как мог зал расшевелил, историю вспомнил, Богдана Хмельницкого. Сказал о кровной близости народов. Сразу за мной хохлы зачастили, четверо, один за другим, глаз от бумажки оторвать не могли. Совершенно не подготовленные к выступлениям люди оказались, особенно женщина-животновод, словно автомат, выпалила и тикать. А ведь какой праздник — Россия, Украина! Величайшее дело!
Хрущев заерзал на постели, укладываясь удобнее:
— Словом, все как обычно, много хлопали.
— У нас завсегда хлопают, — прошептала Нина Петровна.
— Потом концерт устроили, — зевнул Никита Сергеевич.
С минуту супруги лежали тихо.
— Который год, Нина, беда с урожаем! Что это, злой рок, бесхозяйственность? Что?! — муж сел на постели. — В начале декабря проводил совещание работников тракторных станций, вглядываюсь в лица, а сердце разрывается. Что говорить им — не знаю, упрашивать или сразу бить? Кто виноват, что урожаев нет, природа или человек? Кричу, ругаю, наказываю — впустую! Только и слышу в ответ, мол, война, разруха, работать некому, в следующий раз соберем, а следующего раза никак не наступает!
— Немыслимо это! — изумилась Нина Петровна.
— Немыслимо, а пятый год беда.
Жена придвинулась к мужу:
— Пропадем без хлеба, вымрем от голода!
— Богатство наше — деревня, — размышлял Хрущев, — земля родимая, кормилица. А мы эту кормилицу под корень режем.
— И в людях, Никита, богатство, не забывай про людей! Люди у нас хорошие.
— Хорошие, а урожая нет!
— Как же быть, Никитушка? — спросила Нина Петровна. Она помнила, что такое голод, знала, как картофельные очистки казались несказанным лакомством.
— Земли Алтая распашем, захватим Урал, Дальний Восток. Вот где чудо случится! Но перво-наперво путь в Казахстан лежит, там просторы немыслимые!
— Там же нет ничего! — изумилась Нина Петровна.
— Будет, Нина, будет! Поднимем целину! Комсомол поднимет! Юноши и девушки в степь жизнь вдохнут, и жизнь и любовь! Мы на новых местах в бой пойдем и победим!
— Уж очень страшно, Никитушка!
— Глаза боятся, руки делают!
— Смотри, не наломай дров! Никто еще до такого не додумался.
— Царские агрономы про то говорили, но пало самодержавие. Значит, нам первыми быть! Молотов с Кагановичем бубнят — инфраструктуры нет, на сотни километров степь, кто работать будет? А я им — не это, ребята, главное, главное — решиться, в атаку пойти! Ну, рассуди, Нина, — ожил супруг, — распашем мы миллионы гектаров, а там чернозем, точно масло, хоть на хлеб мажь! И молодежь — на штурм! Мы на целинных землях такой великий урожай возьмем — враги ахнут. А сегодня зерна на посевную не хватает, приходится чужое закупать. С целины сразу отдача пойдет!
— Смелый ты у меня! — погладила мужа Нина Петровна. — Только, не спеши, со знающими людьми посоветуйся, ведь огромный риск!
— Риск сиднем сидеть!
Жестикулируя, супруг сбросил с себя одеяло.
— Не осталось, Нина, на селе кадров, одни пьяницы да забулдыги! Мой план — городскую молодежь к делу привлечь. И ведь знаю — поедут, поставят степь на колени!
Хрущев пытался в темноте разглядеть жену, ее глаза. Через эти родимые глаза он прочитывал верное, любящее сердце.
— Кто же там командовать будет? Неужели нам в Казахстан собираться? — насторожилась Нина Петровна.
— Я ехать не могу. Как из Москвы уеду, считай, назад мне дороги нет. Молотов спит и видит, как бы от меня отделаться. Может, Леню Брежнева?
— Леонида можно, он свой.
Никита Сергеевич лег на спину, сон не шел, да какой сон, если так разволновался!
— Сегодня ко мне Шелепин приходил, комсомолец хренов. Хочет Ленинский комсомол переименовать.
— Как это?! — изумилась Нина Петровна.
— Предлагает Ленинско-Сталинским назвать. Сталин даже мертвый покоя не дает! — проворчал Хрущев.
— А ты что?
— Одно только слово произнес — забудь! Раньше, при жизни Иосифа, такие заходы Каганович исполнял, — начал вспоминать Никита Сергеевич. — Сидим на «ближней», ужинаем, тут, Лазарь встает, а он каланча — видный, и заявляет: «А, что, собственно, сделал для страны Ленин? Ленин с двадцать третьего года при смерти лежал. Все наши победы — заслуга товарища Сталина, а мы — Ленин! Ленин! — заладили. Хватит паясничать, давайте смотреть правде в глаза!» — и прям на меня уставится, будто не Сталин, а я за столом главный. Иосиф не перебивает, слушает. Нравились ему такие речи. С подачи Кагановича Царицын Сталинградом сделали, Юзовку в Сталино переименовали, Душанбе в Сталинабад, Сталиногорск появился, Сталиниди, Сталинсвет. Было, было! — промямлил Хрущев, глаза у него слипались, он пытался привстать на постели.
— Ты поспи, поспи! — попросила Нина Петровна.
— И Шелепин туда же! А целину возьмем… — сквозь сон бормотал муж.
19 января, вторник
Первым делом Хрущев поручил разыскать Брежнева. На мартовском Пленуме Брежнев был освобожден от должности Секретаря ЦК, выведен из состава Президиума Центрального Комитета и определен начальником Политического управления Военно-морского флота. Со смертью Сталина, который с хрущевской подачи заинтересовался молодым коммунистом, брежневский стремительный взлет оборвался, и теперь никому не интересный генерал прозябал на бесперспективной, ничего не значащей должности. Год, другой — и уволят его из армии, отправят на заслуженный отдых.
— Ну, привет, морячок! — доброжелательно поздоровался Никита Сергеевич.
Брежнев вытянулся по стойке смирно и, приложив руку к козырьку, по-военному отдавая честь, отрапортовал:
— Здравия желаю, товарищ Первый Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза!
Брежнев всегда был видным красавцем, но в генеральской форме его молодцеватая фигура смотрелась еще краше. Хрущев указал на кресло.
— Смотрю, звездочку тебе на погон прицепили, поздравляю! Теперь ты, как я, — генерал-лейтенант!
Брежнев сконфуженно заулыбался.
— До вас, Никита Сергеевич, мне никогда не дотянуть.
— Ладно тебе, Леня! — добродушно ответил Первый Секретарь. — Садись, в ногах правды нет!
Военный опустился в кресло, положив шитую золотом генеральскую фуражку на колени.
— Что, ухайдакал тебя адмирал Кузнецов?
— Ухайдакал! — невесело отозвался Леонид Ильич. — «Только отставных секретарей ЦК мне недостает! Во флоте моряки нужны, а не рассказчики!» — так сказал. Вот и сижу, словно призрак, никто не заходит, никто не звонит.
Генерал уныло теребил лежащую на коленях фуражку.
— Я, Никита Сергеевич, всю войну прошел, на передовой был, солдат в атаку поднимал, причем тут «не моряк»?
— Ты гораздо выше в государственной иерархии стоял, по праздникам твой портрет вместе с портретами вождей по Красной площади носили, что ни газета, фамилия Брежнев красуется, а про адмирала кто написал? Обидно флотоводцу! Вот он о тебя ноги и вытирает. После войны Военно-морской флот с Министерством Вооруженных Сил слили, Кузнецов министерское кресло потерял, а тут ты — как черт из табакерки! — развел руками Никита Сергеевич.
— Как бы там ни было, а ведет себя адмирал недопустимо!
Хрущев весело смотрел на обиженного:
— Да не переживай, мы Кузнецова в Президиум ЦК не выберем!
— А меня, что, выберете? — грустно отозвался Леонид Ильич.
— Как вести себя будешь, — с хитринкой ответил Никита Сергеевич. Брежнев безнадежно вздохнул:
— Сижу, как девка-учетчица, бумажки с места на место перекладываю, да в окне ворон считаю.
— Пришло время потрудиться! — вставая, нараспев начал Никита Сергеевич. — Хватит баклуши бить!
— Я на любое дело готов! — поднимаясь вслед, произнес политработник.