— Доигрались, друзья, доумничались! — с ненавистью шипел он.
Один Булганин и, может, Микоян были на его стороне, чего не скажешь о хитроумном Хрущеве, который, изображая глупое лицо, делал так, как ему заблагорассудится и явился одним из инициаторов возвращения с Урала опального Жукова. Лаврентий Павлович наконец разобрался в Хрущеве — прикидывается. Никита был знающий, работоспособный, и Берия планировал в будущем, когда займет пост председателя Совета министров, оставить его у себя первым заместителем, однако сейчас уже сомневался в целесообразности такого решения, понял, что не подходит ему этот двуличный мастак. Сегодня, когда зашел спор о судьбе Германии, он окончательно убедился в правильности своей оценки. С Анастасом Микояном можно легко обойтись без проныры Хрущева. Микоян не хуже понимал, что к чему, был дока в социалистической экономике. И Булганина стоило сохранить, вреда от него никакого, и выглядел Николай солидно. А вот Ворошилова, Молотова, Кагановича, Хрущева и, чего лукавить, недоделанного Маленкова — на свалку! Маленков особо раздражал лубянского маршала, а ведь ему он столько хорошего сделал! Взять хотя бы изгнание Егора в Ташкент, связанное с грубыми просчетами в авиационной промышленности, которую Маленков курировал по линии ЦК. Если бы не капал Лаврентий Павлович Сталину на мозги, что Маленков свой, преданный, а ошибки, у кого их не бывает, ошибок?! — давно бы умника схарчили, однако помиловали, простили. А теперь? Не прошло и трех месяцев, как Егор принял главный государственный пост — зазнался, невесть что о себе вообразил, начал взбрыкивать!
— В расход, всех в расход! — ворчал маршал.
Берия решил обвинить соратников в государственной измене, изобразить дело так, что они за три копейки продались империалистам, решили предать Священную революцию, учение Ленина — Сталина, и даже собрались возвращать врагу отвоеванную в кровопролитных боях Восточную Германию.
«Хороший ход, беспроигрышный! — ликовал Лаврентий Павлович. — Такое предательство народ не простит. За такое гнилую кучку на руках на кладбище вынесут! Арестую всю гоп-компанию в ближайшее воскресенье, выпущу на свободу Ваську Сталина, которого назначу командующим Военно-воздушными силами, и который с пеной у рта будет доказывать, что Маленков, Молотов, Хрущев и Ворошилов отравили его великого отца, а его, боевого генерала, упрятали за решетку. Собственно, от Васьки только это и требуется — орать и обличать. Пусть на каждом углу про отцовских убийц вопит, носится со своей футбольной командой и волочится за юбками, а фактически командовать воздушными силами будет верный человек, Главный маршал авиации Голованов».
По распоряжению Лаврентия Павловича заключенного Василия Сталина, осужденного Военной коллегией Верховного суда СССР на восемь лет лишения свободы, не этапировали во Владимирскую тюрьму, где ему предписывалось отбывать наказание, а задержали в Москве, в Бутырке. Сыну Сталина создали максимально комфортные условия с полноценным трехразовым питанием. Тюремное начальство навещало заключенного, передавало посылки от сестры и последней жены Капитолины Васильевой. Начальник тюрьмы между делом сообщил, что Лаврентий Павлович прикладывает максимальные усилия для освобождения Василия Иосифовича, но решение вопроса упирается исключительно в Молотова.
«Хорошо складывается, красиво! — облизнулся Берия. — А ещестоит к делу раскрытия злодейского заговора предателей и перерожденцев маршала Жукова присоединить. Вроде он тоже о преступном сговоре узнал и хотел уже действенные меры против недругов принять, да не успел, его, героя-освободителя, искушенные враги Советской власти остановили — подстроили аварию на выезде из Сосновки на Рублевское шоссе! Красочно этот эпизод в новостях преподнесем! Расскажем, что Жуков отчаянно сопротивлялся, выбрался из перевернутой машины, отстреливался, но, в конце концов, был врагами убит. Таким образом, от взбалмошного военачальника отделаемся», — прикидывал сценарий Лаврентий Павлович.
«Похороним Жукова со сталинскими почестями, город его именем назовем, при въезде на Красную площадь бронзовый памятник Георгию Победоносцу — прославленному русскому полководцу поставим, запечатлим в маршальской форме, сидящим на боевом коне! Точно так и сделаем, — размышлял Берия. — Злоумышленников заставим публично покаяться, признать содеянные грехи. И признают! — переворачиваясь на живот и погружаясь под воду, прикидывал министр государственной безопасности. — Это мы умеем — языки развязывать! Очную ставку организаторов с исполнителями диверсии против маршала Жукова публично проведем. Детали организации гнусного переворота Хрущев перед кинокамерой как на духу изложит. Когда губошлеп своими толстыми губами лопочет, хочется ему верить. А Молотов с Ворошиловым и Маленковым будут послушно кивать — да, мол, это мы сделали! Вот будет сенсация! — представлял постановку Лаврентий Павлович. — Ворошилова, учитывая его особые заслуги перед Родиной, Верховный Совет помилует, заменит смертную казнь десятилетним тюремным заключением, а потом, через годик-другой, и помрет незаметно забытый всеми старичок Ворошилов от сердечного приступа. Захватывающая история получится, прямо фильм художественный снимай! А я, приласкав сталинских детишек, воцарюсь на престоле!».
После нервозного заседания Президиума ЦК, где мусолили вопрос по Германии, и непродолжительного обеда с двуличными Хрущевым и Маленковым, Берия собрал в конспиративном особняке на Остоженке доверенных людей и дал секретные поручения. На подготовку операции отвел три дня. Круг посвященных был крайне мал. Чтобы избежать предательства, министр велел за каждым участником совещания установить слежку. Им категорически запретили появляться в здании Центрального Комитета и в Кремле. И, главное, — никакой самодеятельности — без команды сверху никто ничего не делает! Доверенных людей с хорошим литературным языком усадили составлять текст экстренного обращения правительства к народу, сочинять покаяния коварных врагов. Четыре специальных отряда, организованных министром госбезопасности для террористических целей еще в 1946 году, прибыли в Москву и ждали приказа.
— Вроде бы все продумал, ничего не упустил, — пробормотал Лаврентий Павлович, и стал выбираться из ванной.
На улице поднялся ветер. Слышалось, как по дому забегала прислуга, торопливо закрывая форточки.
— Зоя вот-вот родит, — укрывшись почти с головой верблюжьим одеялом, прошептал министр. — Как люблю ее, как люблю! Роди скорей, ласточка, порадуй папулю!
Лаврентий Павлович не хотел заводить новую семью, хотя желал жить с улыбчивой, ласковой, любвеобильной Зоей. Что с девкой делать? — он много думал над этим каверзным вопросом. Берия был мингрелом, но в Грузии жили и абхазы, и аджарцы, а они-то были мусульмане. «Может и мне заделаться мусульманином? — думал маршал. — У мусульман можно иметь несколько жен».
Но в социалистическом государстве действовал запрет на вероисповедания — сегодня даже малому ребенку было известно, что Бога нет. Любые религии преследовались и искоренялись. Товарищ Сталин с упорством воина уничтожал «религиозные пережитки», насаждая веру в советские идеалы, в большевистскую партию, в незыблемый социалистический строй, который, по мнению вождя, станет панацеей для человечества. Религии, утверждающие божественное присутствие, мешали Сталину властвовать. Взамен он дал коммунизм и настырно вбивал его в головы.
— Какой я, на хрен, мусульманин?! Я — коммунист, а значит, буду жить, как хочу и с кем хочу! — засыпая, пробормотал Лаврентий Павлович.
24 июня, среда
— Слышал, у Берии дочь родилась? — Хрущеву звонил Булганин.
— Да ты что! Когда?!
— Вчера вечером.
— А я сижу, и ничего не знаю!
— Он, хитрец, никому не говорил, что папой станет.
— Во как! Знал я, что Лаврентий к женскому полу неравнодушен, а чтобы так, с детишками, такого рыцарства предположить не мог! Надо его скорее поздравлять! — разволновался Никита Сергеевич.
— Мы уже поздравили — и я, и Маленков. Ворошилов готовится с целой речью выступить, в стихах, — уточнил Николай Александрович.
— Гляди, какие у нас люди — на все руки мастера, не то, что мы с тобой! Кто бы мог подумать, что боевой командир, товарищ Ворошилов, поэт?
— За него водитель рифмы строчит, а Клим только зачитывает с выражением, — хмыкнул Булганин.
— А я-то решил, еще один классик в поэзии объявился!
— Классиков, Никита Сергеевич, у нас без поэтов хватает. Ты давай, не тяни, звони Лаврентию, поздравляй.
— Обязательно, обязательно! Надо бы к нему поехать, цветы преподнести, как думаешь?
— Поезжай.
— Как ребенка назвали?
— Марта.
— Девочка, значит. А мать кто?