После воспаленного Володи Карпинского Анатоль показался Татьяне настоящим красавцем. Она могла без страха и отвращения смотреть на его гладкие, слегка тронутые бритвой щеки и даже касаться их. Татьяна оказалась гораздо опытнее Бутыровича, и с поцелуями дело у них сразу заладилось хорошо. А вот дальше оно застопорилось. Она стыдилась сказать ему, что готова на все, поскольку прецедент уже был, и не единичный. Анатоль, сам еще девственник, обращался с Татьяной нежно и бережно. Его тонкие прохладные пальцы лишь слегка касались того места, которым она жаждала принять совсем другую часть его тела. Когда она наконец решилась недвусмысленно предложить ему себя, было уже поздно. Нашлась другая, которая разводить церемоний и стесняться своей опытности не стала. На одной из институтских вечеринок Анатоля пригласила танцевать разбитная Настька Бутакова. После танца они долго о чем-то шептались у окна, а потом скрылись в неизвестном направлении.
Татьяна напрасно прождала Бутыровича до двенадцати часов, а потом все-таки вынуждена была уйти домой, чтобы поспеть на метро. На следующий день югослав Анатоль, солидно откашлявшись, сказал ей «прости-прощай», поскольку с Анастасией Бутаковой у него все серьезно, как у мужчины с женщиной, и что, скорее всего, они в ближайшее время поженятся. Татьяна ничего не ответила. Она отвернулась от него и ушла из института. Не насовсем, на пару дней. Она должна была свыкнуться с мыслью, что опять одна. Татьяна не плакала, не билась в истерике. Она размышляла – любила ли Бутыровича и насколько серьезной была ее потеря? На третий день девушка четко осознала, что Анатоля не любила. Володя Карпинский разбудил в ней женщину, которая теперь жаждала ласк и томилась в отсутствии мужчины, а Анатоль был как раз тем, кто мог продолжить дело, начатое бывшим мальчиком из Неаполя. Отдельно от поцелуев и ласковых прикосновений Бутырович для Татьяны не существовал. Она вдруг поняла, что ничего о нем не знала и, что самое главное, знать-то не хотела. Ей нужны были его губы, руки, она мечтала о его теле, но даже ни разу не спросила, откуда он приехал в Ленинград и как жил до этого. Она содрогнулась от отвращения к себе и мысленно похвалила Бутыровича за то, что он ее бросил. В конце концов они остались с Анатолем друзьями, а на Настьке Бутаковой он так и не женился.
Второй молодой человек, учившийся курсом старше, был ленинградцем, ухоженным и наглаженным, в отличие от Анатоля, и без всякого намека на перхоть. Звали его Женей. Был он довольно хорош собой, русоголов и ясноглаз. С Татьяной они познакомились в совхозе, на картошке, куда неизменно возили всех ленинградских студентов каждую осень. Познакомились нехорошо, некрасиво. После изнурительного копания в осклизлой земле под бесконечным моросящим дождиком студенты пили водку в продуваемом всеми ветрами бараке, который им отвели под жилье. Татьяна тоже пила, поскольку здорово мерзла и хотела согреться. Рядом с ней сидел незнакомый парень, который сначала вроде бы не обращал на нее никакого внимания, а потом почему-то положил вдруг руку ей на плечо и притянул к себе. Татьяна очень удивилась, но противиться не стала. Не было сил. От парня шло тепло и даже хорошо пахло каким-то одеколоном. Таня даже задремала на его плече. Очнулась она лежащей на куче сена в одном из углов барака. Ее спортивные брюки и трусы были спущены, а хорошо пахнущий парень стоял над ней в недвусмысленной позе с обнаженной той частью тела, которую так и не удосужился обнажить Бутырович. Татьяна, путаясь в спущенной одежде, вскочила на ноги, кое-как натянула брюки и посмотрела в глаза парня. Они были абсолютно бессмысленны. Парень был смертельно пьян. Татьяна толкнула его в бок. Он, как неживой, беззвучно рухнул на сено и остался недвижим. Дольше смотреть на него Татьяна не стала и почти в полной темноте поплелась в ту часть барака, где квартировали студенты ее курса.
На следующий день прямо на поле к ней подошел незнакомый парень и стал извиняться за вчерашнее. Татьяна удивилась, что совершенно не помнит его лица. Странно, что он ее запомнил. Когда она сказала ему об этом, парень улыбнулся и заявил, что заметил ее еще в институтском дворе, когда они ждали автобусов. Он представился Женей и весь день работал рядом с ней. Не избалованная мужским вниманием, Татьяна никак не могла понять, что он в ней нашел. Сам он был настолько хорош собой, что Татьянины сокурсницы поглядывали на нее с неприкрытой завистью. Все совхозные вечера после этого Татьяна с Женей проводили вместе. Никаких попыток завалить ее на сено он больше не предпринимал, хотя целовались они страстно и жарко, а руки его беспрепятственно гуляли по всему Татьяниному телу. Обжегшись на Бутыровиче, она решила не строить из себя недотрогу и однажды сама расстегнула ему брюки. Все прошло в самом лучшем виде, но Женю после этого как подменили: куда-то исчезла его нежность и страсть, он стал груб и циничен. Когда Татьяна потребовала объяснений, он, криво улыбаясь, объяснил, что был уверен в ее непорочности, что она и понравилась-то ему именно такой: скромной, застенчивой и неопытной. Он хотел быть у нее первым, всему научить ее, а таких, всего повидавших девах, у них целый институт, и на их фоне Татьяна не представляет собой ничего интересного. На этом и закончился их едва начавшийся совхозный роман.
Татьяна была обескуражена. Влюбиться до умопомрачения она еще не успела, а потому могла рассуждать достаточно трезво. Но никакая трезвость не могла помочь ей понять, что надо этим мужчинам, если, конечно, отбросить Карпинского, действия которого были легко объяснимы. С тех пор Татьяна замкнулась в себе и старалась не обращать никакого внимания на мужских особей. Сначала это ей удавалось плохо, особенно тогда, когда в коридорах института ей попадался Женя. Потом ничего… Привыкла. Именно тогда она научилась смирять зов плоти поеданием кондитерских изделий. Кроме сладкого с мучным, помог и институт. Учеба на последних курсах была очень напряженной и требовала много сил. Было не до любви и даже не до секса.
Потом Татьяна распределилась на Кировский завод, в конструкторское бюро, где и работала до сих пор. Там она и познакомилась с Симоной, которая годом раньше распределилась туда из другого технического вуза. И в КБ, и на заводе работало очень большое количество разного рода мужчин, но почему-то никто из них за все годы так и не обратил на Татьяну внимания. Будь она поактивнее, повеселее и раскрепощеннее, может, дело как-нибудь и устроилось бы, но Татьяна уже свыклась со своим одиночеством, довольно уютно угнездилась в нем и не хотела никаких перемен. Пирожные, сериалы, книги, баритон Хворостовского, вулканическая Сима и рекламные мачо – вот и все, что требовалось для счастья Татьяне. И зачем вдруг вынырнул Олег Дунаев? Три года вместе работали – и ничего! И что его прорвало?
Татьяна поежилась и замотала шарф. Все-таки холодно. Погреться бы где-нибудь… Пожалуй, можно зайти в аптеку. Она порылась в карманах. С мелочью набралось около восьми рублей. Как раз хватит на пару упаковок анальгина. Она толкнула дверь, мелодично звякнувшую китайскими колокольчиками «Песня ветра». Татьяна недавно покупала такие в подарок матери, чтобы хоть чем-то порадовать уныло стареющую женщину. Мать колокольчикам совершенно не обрадовалась, а Татьяна теперь везде узнавала китайскую «Песню ветра».
Чтобы протянуть время, она подошла к витрине, в которой были выставлены косметические средства. С ума сойти, сколько теперь всяких кремов и притираний для омоложения! Плати деньги и молодей день ото дня!
Татьяна разглядывала стройный лиловый флакончик с пенкой для умывания за семьсот шестьдесят пять рублей, когда услышала знакомый голос, от которого остановилось сердце:
– Будьте добры, дайте мне две упаковки во-о-н тех памперсов.
Татьяна осторожно выглянула из-за супружеской пары, которая перебранивалась, выбирая крем с липосомами, и увидела Олега Дунаева, деловито засовывающего полученные от аптекарши упаковки в большой пакет. Замершее сердце Татьяны запустилось снова и принялось с такой силой гонять кровь по венам и артериям, что его владелице чуть не стало дурно. Какой кошмар! Он не просто чужой муж! Он еще и отец маленького ребенка! И у него хватает совести умолять ее о свидании! Жена дома мучается с пеленками-распашонками, а он к посторонним женщинам пристает! Хорош! Нечего сказать! А она-то, Татьяна, какова! Растаяла, рассиропилась, размечталась… А он всего лишь бабник, как Рудельсон! Казанова! А ведь по виду не скажешь! Кепочка, зонт, торчащий из сумки! Надо же, как люди умеют маскироваться! Как он там говорил… «Я женат, но можно считать, что не женат…» Ужас! Наверно, они, эти мужчины, всем так говорят… Как же все-таки хорошо, что у нее нет мужа! По-крайней мере, ее никто не обманывает и не предает!
Татьяне очень хотелось выскочить из-за супружеской пары, которая так и не могла прийти к консенсусу на предмет крема от морщин, и встать перед Дунаевым немым укором. Вот, мол, я: видела ваши пампресы! И нечего больше притворяться и называть меня Танечкой! Не куплюсь я больше на ваши нежности, Олег Сергеевич!