Контроль за эмоциями выдавал его возраст – около тридцати пяти, на несколько лет моложе меня по возрасту и на сто лет – по нынешнему самочувствию.
В его замечании был резон: встретились мы около четырех часов пополудни. Пришлось деликатно пояснить.
– Я только что прибыл из Стокгольма и пребываю в сильнейшем похмелье. Перед отлетом мне не хотелось ни есть, ни пить, и, по правде говоря, и сейчас не хочется. Но если я собираюсь жить дальше, то надо все-таки выпить чашечку кофе.
Мысль о кофе вновь вызвала в нем какую-то неопределенную реакцию, и в связи с этим у меня возник вопрос:
– А как вы узнали, что это я?
Он мягко улыбнулся:
– Мне сказали, чтобы я искал высокого англичанина, летающего на амфибии типа "Бобер" и... и одетого как вы.
Как бы там ни было, а человек был хорошо воспитан: "одетого как вы" подразумевало бейсбольную кепку, тиковые брюки цвета хаки, перемазанные керосином, кожаную куртку, выглядевшую так, словно я в ней удалял нагар с поршней (как, впрочем, оно и было), и американские десантные ботинки на шнуровке, к правому крепился нож Фарберина для коммандос.
Я многозначительно ухмыльнулся и заявил:
– Вы меня не обманете. Вы же настоящий Роберт Е. Ли, знаменитый джентльмен с Юга.
С печальной улыбкой он ответил:
– Я ненавижу обманывать, сэр, но в конце концов мы с ним выходцы из того же самого штата.
Я уточнил:
– Вирджиния.
Он кивнул в знак согласия, я тоже; затем, сгибаясь в три погибели под тяжестью его багажа, я зашагал в тот чертов "Баари".
Получив свой кофе, черный и очень горячий, в огромной чашке, я направился в тихий уголок воевать с ним один на один. Однако куда раньше, чем я успел что-то сообразить, кто-то резко отодвинул стул с противоположной стороны стола, шлепнулся на него и так же резко придвинулся к столу. Роберт Е. Ли никогда не позволил бы себе такого с человеком, страдающим с похмелья. И в самом деле это был он, а Вейко. Он спросил:
– Когда ты собираешься закончить работу на компанию "Каайа"?
Он обратился ко мне по-английски, но даже в моем состоянии я сразу смог почуять, что ему от меня что-то надо. Обычно мы разговаривали друг с другом по-шведски. Финский язык – один из труднейших в мире, и я никак не могу добиться нужной беглости речи. Но чаще мы с Вейко вообще не разговаривали. Он самый большой жулик в Лапландии. Я ничего не имею против разговоров с жуликами, но только не с теми, о которых всему миру известно, что они жулики. Однако я не знал, что за аферу проворачивал он в этом году.
– Убирайся, я до смерти занят.
Он наклонился ко мне через стол.
– Для тебя есть работа, если ты быстро развяжешься с "Каайа". Не здесь, в Швеции.
Я сосредоточенно уставился на него. Нет, он не походил на Деда Мороза, он просто выглядел, как самый большой лапландский жулик: низкорослый, очень плотный мужчина в двубортном костюме из полосатого, зеленого с черным, материала, настолько же соответствующего Лапландии, насколько соответствовал бы ей тигр. Лицо – достаточно полное (что не типично для народа, любящего картошку), но гладкое и не обветренное.
Я отхлебнул кофе.
– Что за компания предлагает работу?
Потом я придумал вопрос получше:
– Какова твоя доля?
Он раскинул руки и улыбнулся счастливой, открытой улыбкой продавца подержанных автомобилей.
– Всего несколько процентов.
– Когда начинать?
– А скоро ты закончишь с "Каайа"?
Я вернулся к кофе.
– Не могу. Контракт заключен до первого снега.
– Врешь, – улыбнулся он еще шире. – "Каайа" таких контрактов не заключает. Когда ты освобождаешься?
Я глотнул еще кофе. Он делал свое дело, и лишь теперь я до конца понял, что весь подход Вейко был, вероятно, способом выяснить, какой район для "Каайа" я обследовал.