Асмо злобно уставилась на него ввалившимися глазами поверх багетов и клякс от варенья. Огромная оса, свесив ноги, перелетала от одной кляксы к другой.
— Циклопов нет, — сказала она. — Хочешь сирену?
— Сирену? — Царап, просветлев, хлопнул рукой по столу. — Что ж ты раньше молчала?
— Не греческую только, французскую. Змеиный хвост ниже пояса.
— Вроде горгоны? — нахмурился Царап.
— Нет, у горгон вместо волос змеи. Не думаю даже, что это реальные существа.
— Полуженщина-полузмея — это ламия, — вставила Джулия.
— Да, в Греции, — рявкнула Асмодея. — Во Франции это сирена.
— Может, она знает кого-то из ламий, — с надеждой сказал Царап. — Может, они родня. У женщин со змеиным туловищем должна быть своя социальная сеть…
— Не знает она никаких ламий. — Асмо уронила голову на стол. — Ты сам не знаешь, о чем просишь.
— Я не прошу, а даю тебе директиву расширить поиски. Тошнит уже от этих французиков. Про лютенов, сколько помню, ни одного фильма не сняли — не тот у них уровень. Слетай в Грецию, деньги не проблема. Мы все можем слетать. Здесь ты зашла в тупик и из чистого упрямства не хочешь в этом сознаться.
— Да что ты знаешь! — Покрасневшие глаза Асмо сверкнули. — Это тебе не перепись населения, чтоб опрашивать всех поголовно, тут доверие нужно завоевать. Я потихоньку создаю агентуру. Некоторые из них веками с человеком не говорили. Золотой Козел…
— О козлах ни слова!
— Асмо права, Царап, — тихо сказала Джулия. Царап явно ждал, что она поддержит его, но силовые игры ее мало интересовали. С силой не надо играть — чему-чему, а этому магия ее научила. — Начав носиться по всему глобусу, мы только зря потратим время и деньги.
— От Золотого Козла мы тоже молока не надоим…
— Сыр, полученный от него, был вполне съедобный, — заметил Фолстаф.
— Да поймите же: поверхностный поиск нам ничего не даст, а вот местная жила, если как следует ее разработать, может что-нибудь выдать… если там есть, конечно, что выдавать.
— Богатую жилу можно найти как раз в Греции.
— Не нужна нам Греция, — стояла на своем Джулия. — В Провансе кого только не было: и кельты, и римляне, и баски. Буддисты засылали сюда миссионеров, египтяне создавали колонии — греки, кстати, тоже, если ты без них жить не можешь. Евреи, и те побывали здесь. Потом, конечно, христианство все это прихлопнуло, но первичная мифология так и осталась где-то внизу. Если уж мы здесь не найдем богов, то в других местах искать бесполезно.
— Что ты, собственно, предлагаешь? — Царап остался крайне недоволен ее нелояльностью. — Забросить все мировые религии и сосредоточиться на местном фольклоре?
— Именно. Ограничимся здешними источниками и посмотрим, что это нам даст.
Все смотрели на Царапа. Он поджал губы, поразмыслил и сдался.
— Ладно. Прекрасно. Поработаем месяц с провансальским материалом, а там будет видно. Но никаких больше лепрехаунов, — он свирепо оглядел стол. — Поднимайся вверх по пищевой цепочке, Асмо: я хочу знать, кто здесь всем заправляет. Выясни, кого эта мелочь боится, и дай мне его телефон. Говорить будем только с ним.
Асмо, постаревшая с июня на несколько лет, тяжко вздохнула.
— Я постараюсь. Правда постараюсь, Царап. Но ты не знаешь, о чем просишь.
Джулия, хотя Царап ни разу не признал этого вслух, оказалась права. Сфокусировавшись на местной мифологии, они сразу добились прогресса. Они занялись только одним уголком пазла, убрав в коробку все остальное, и картинка начала складываться.
С помощью Григория Турского и других, безымянных, летописцев Средневековья Джулия приобщалась к провансальской магии. Та, подобно местным винам, имела вполне различимый вкус — богатый, хаотичный и романтический. Ночные чары вбирали в себя лунное серебро, вино, кровь, рыцарей, фей, ветер, леса и реки. А между их полюсами, добром и злом, лежала обширная область проказ и шалостей.
Постепенно за страницами древних летописей начала вырисовываться фигура. Джулия различала ее неясно и не могла пока назвать по имени, но чувствовала, что она здесь. Загадочная праматерь поселилась здесь давно, раньше римлян. Прямо о ней не говорилось нигде, и о ее присутствии возвещали лишь пертурбации, производимые ею во вселенной. Джулия выходила на нее методом триангуляции, руководствуясь мелочами вроде изображений черных мадонн — они разбросаны по всей Европе, но вокруг Прованса встречаются особенно часто. Все эти Девы Марии отличаются нетрадиционно темным цветом лица, однако неведомая сущность была старше Марии и не обладала кротостью Богоматери.
Богиня плодородия, существовавшая здесь с доисторических времен, пока разноплеменные завоеватели не залили эти места битумом официального христианства? Дальняя родственница Дианы, Кибелы или Изиды? Христиане скорее всего смешали ее с Марией, но она должна была сохраниться и как отдельное божество. Она выглядывала из-под маски христианских догм, как Джулия-два из-под маски первой.
Она взывала к Джулии — к дочери, обратившейся за спасением к собственной матери, о которой ее теперь извещала в редких невразумительных имейлах только сестра из небольшого, но изысканного колледжа в западном Массачусетсе. Джулия помнила, с какой любовью и всепрощением ее приняли, когда она приползла к родному порогу из Честертона. Такого она не испытывала ни раньше, ни позже — лишь в тот раз ей дано было приобщиться к божественной милости.
Чтение, перекрестные ссылки и дедукция все больше убеждали Джулию в том, что ее богиня реальна. Та, к кому стремишься всем сердцем, просто не может быть вымыслом: она таилась где-то рядом, по ту сторону этого никчемного мира, и разыскивала Джулию столь же усердно, как Джулия разыскивала ее. Нет, это не фигура мирового масштаба, как Гера или Фригг, скорее божество среднего веса, входящее в большой пантеон. К хлебу, в отличие от Цереры, она тоже отношения не имеет: в Провансе почва скалистая, и пшеница здесь не растет. Она заведует оливками и виноградом, темными плодами скрюченных низкорослых деревьев и лоз, а ее дочери — дриады, воинственные защитницы леса.
Она добрая, даже веселая, но есть у нее и другая, мрачная ипостась. Такой облик богиня принимает зимой, когда уходит в подземное царство. В одном мифе говорится, что она спускается туда оттого, что люди ее прогневили, в другом — что она предается там горю, потеряв дочь, в третьем — что лукавый бог типа Локи одурачил ее и приговорил к полугодовому заключению под землей. В любом из вариантов натура у нее двойственная: она богиня и света, и тьмы. Лик черной мадонны символизирует не только смерть, но и плодородную землю, где зарождается жизнь.
Не одна Джулия слышала зов богини. Другие тоже знали о ней, особенно беовульфовцы, не получившие в детстве полноценной материнской любви.
В крипте Шартрского собора, у древнего колодца друидов, стоит знаменитая статуя Черной Мадонны, известная как Notre Dame Sous Terre. Так мюрийцы и назвали свою богиню: Наша Подземная Владычица, сокращенно НПВ.
Асмо начала брать Джулию в ночные рейды. Как транспортное средство они использовали «Пежо», а если намеревались доставить что-то на ферму, брали потрепанный фургон «Рено Трафик». Как-то ночью они углубились в Камарг, дельту Роны, — триста квадратных миль лагун и соленых болот.
Ехали они туда два часа, собираясь поймать тараска. Джулия выспрашивала о подробностях, но Асмо ответила кратко:
— Все равно не поверишь.
И верно. Прошлепав несколько миль по грязи, засасывавшей их сапоги, они напали на след и спугнули добычу из лощины, поросшей карликовыми соснами. Дичь скулила жалобно, как замерзший щенок.
— Что за хрень, — сказала Джулия.
— Блин, — сказал Фолстаф.
— Превосходит все ожидания, — подытожила Асмо.
Тараск оказался зверем величиной с бегемота, но о шести ногах. Хвост скорпионий, голова не то львиная, не то человечья, с длинными волосами, на спине черепаший панцирь с шипами — вылитый король Боузер из «Супербратьев Марио».[55]
Он припал к земле, уткнув в сырой пень невероятно безобразную морду — поза не столько оборонительная, сколько покорная.
— Только французы и могли придумать такого дракона, — вздохнула Асмо.
Поняв, что нападения можно не опасаться, тараск заговорил, и заткнуть его после этого стало практически невозможно. Вместо команды магов-фольклористов сюда бы психотерапевта следовало прислать. Охотники всю ночь просидели на пеньках, слушая, как здесь одиноко и недостаточно сыро; тараск уполз в свою берлогу, лишь когда рассвело.
Время, однако, было потрачено с пользой. Мюрийцы пытались выяснить, кого здешняя нечисть боится, а тараск, чемпион по нытью, боялся практически всех — выбирай кого хочешь. Он был большой, и мелкие эльфы его не трогали, зато верхним эшелонам он, похоже, служил мальчиком для битья. Рейнард все время дразнил его, но тараск очень просил не выдавать, что он ябедничает на Лиса — как бы хуже не сделать. Особенно заинтересовали магов периодические трепки, получаемые тараском от некоего святого, бродящего по склонам горы Ванту два последних тысячелетия.