— Я запомнила твои слова, — сказала она. — А как протекает твоя семейная жизнь?
— О, в превеликом блаженстве, — улыбнулся он.
— Вот как? А семейная жизнь Мэри Ферфакс?
— Уверяю тебя, она счастливейшая из жен.
— Ну, ублажить кое-кого не так уж трудно! Она не жалеет о Честерфилде?
— Об этом распутнике? Боже упаси!
— А в тебе она, по всей вероятности, нашла верного супруга? — насмешливо осведомилась Барбара.
— Во мне она нашла идеального супруга — а это, право, гораздо лучше.
— Бедняжка, должно быть, слепа.
— Любовь, говорят, вообще слепа, мадам.
— Да, говорят. А что, она все еще тебя любит?
— Она без ума от меня, равно как и ее родня. Да, во всех отношениях удачный брак.
Вошла служанка, чтобы доложить о прибытии Честерфилда, однако граф, не дожидаясь доклада, уже появился в дверях.
Поклонившись герцогу, он прошел к кровати и прижал к губам протянутую ему руку.
— Ты уже оправилась? — спросил он. — Скоро будешь на ногах?
— Думаю, уже завтра.
— Рад это слышать, — сказал Честерфилд. Бэкингем поднялся и ушел, сообщив, что его призывают государственные дела.
Едва дверь за ним закрылась, Честерфилд заключил Барбару в объятия и начал осыпать ее страстными поцелуями, однако она оттолкнула его.
— Нет-нет! — воскликнула она. — Пока еще слишком рано! Филипп, ты разве не хочешь взглянуть на малютку?
Честерфилд обернулся к колыбельке.
— Какая она крошечная, — помолчав, сказал он, — наша дочь.
— Ты уверен, что она наша?
— Да, — кивнул он. — Я знаю.
— Ты можешь гордиться ею, Филипп. Надо только позаботиться о том, чтобы твой интерес к малышке не достиг ушей твоей возлюбленной леди Елизаветы.
Честерфилд вспомнил давешний разговор с женой, и его лицо потемнело.
— Мне все равно, — заявил он.
Однако Барбара досадливо шлепнула его по руке.
— Мне не все равно! — сказала она. — Я не позволю тебе раззванивать всему Лондону, что ты отец этой девочки!
— Ах, стало быть, ей уготована судьба более высокая?.. Ну, Барбара, ну, ведьма!
— Подожди, Филипп, скоро я встану на ноги...
— И тогда?..
— Тогда мы с тобою встретимся. Поверь мне, это будет очень скоро!.. О, Филипп, кажется, раньше ты не был таким нетерпеливым любовником!
— Что делать, Барбара, я привык к тебе! Привык, как привыкают к игре или к вину. Стоит только раз бросить кости или приложиться к бутылке — и уж без игральных костей или без выпивки жизнь кажется невыносимой мукой.
— Я рада, что ты так быстро явился на мой зов.
Честерфилд страстно сжал ее руки, и она почувствовала исходящую от него силу. Неожиданно ей припомнилось свидание в орешнике четырехлетней давности.
— А помнишь, — сказала она, — тот первый раз? Ведь это было сущее изнасилование!
— Но жертва сама сгорала от желания!
— Ничуть не бывало. Ты взял меня против моей воли, и тебя бы следовало приговорить за это к смертной казни. Знаешь, к какой казни приговаривают насильников?
В дверях показалась взволнованная служанка.
— Мадам!.. Миледи!.. Сюда идет король!
Барбара довольно рассмеялась и перевела взгляд на любовника.
— Сейчас тебе лучше уйти, — сказала она. Честерфилд строптиво распрямил плечи.
— Чего ради я должен уходить? Почему я не могу остаться здесь и сказать: «Ваше величество, я счастлив, что вы проделали такой путь ради встречи с моей дочерью»?
Лицо Барбары внезапно побелело.
— Если ты сию же секунду не уберешься — пеняй на себя: больше ты меня не увидишь!
Было ясно, что она не шутит.
В иные минуты Честерфилд отчаянно ненавидел Барбару, но — ненавидя или любя — он всегда знал, что жить без нее не может. Посему он молча повернулся и позволил служанке бесславно вывести себя через заднюю дверь, дабы исключить всякую возможность встречи с королем.
Оставив придворных дожидаться за дверью, Карл прошел в комнату.
— Какая честь! — просияла Барбара, протягивая руку навстречу гостю. — Какая неожиданная честь!
Карл поцеловал поданную ему руку.
— Счастлив видеть вас так скоро в добром здравии, — сказал он. — Вот уж не скажешь, что эта цветущая женщина только что прошла через тяжкие муки.
— То были сладостные муки, — возразила она. — Ведь я терпела их ради малютки, в которой течет королевская кровь ее предков.
Барбара смотрела во все глаза, но по лицу короля никогда нельзя было определить, о чем он думает. Карл обернулся к колыбели.
— Вот как? Среди предков девочки были короли?
— А Вашему величеству угодно в этом сомневаться?
— Во всяком случае, кое-кто непременно в этом усомнится.
— Карл! — воскликнула она с укоризной. — Как вы можете такое говорить, когда я лежу пред вами на постели и силы мои в совершенном упадке?
Карл неожиданно рассмеялся низким мелодичным смехом.
— А когда бы еще я осмелился такое сказать?
— Взгляните на малышку, Карл. Разве не красавица?
— Пока что трудно судить. Я даже не возьмусь сказать, на кого она больше похожа, — на вас или на Палмера.
— На Палмера?! — гневно воскликнула Барбара. — Я придушила бы ее при рождении, если бы заподозрила, что она может быть похожа на Палмера!..
— Какая жестокость! Право, она вас не красит... в такую минуту.
Барбара закрыла лицо руками.
— Мое сердце разбито, — сокрушенно объявила она. — Я считала себя счастливейшей из женщин, и вот — все кончено!
Король отвел руки от ее лица.
— Барбара, что это — слезы печали... или гнева?
— И того и другого! Уж лучше б я была женою заурядного купца!
— О нет, Барбара, только не это! Пускай наше купечество побережет силы! Купцы нужны стране для упрочения хозяйства, подорванного в годы правления Кромвеля.
— Я вижу, Ваше величество пребывает в игривом настроении.
— Ничего удивительного: вид Барбары, которую бремя материнства нимало не изменило, вселяет в меня веселость.
— Вы едва взглянули на девочку.
— Могу ли я в присутствии Барбары любоваться другой дамой?
Глаза ее неожиданно сверкнули.
— Так значит, вы не признаете ее своей дочерью?..
Длинные тонкие пальцы Барбары вцепились в покрывало, прекрасные глаза сощурились, и вся она в эту минуту напоминала Карлу ведьму в обличье прекрасной женщины.
— Будь у меня сейчас нож, — заговорила она, — я вонзила бы его в сердце этой невинной крошки. Лучше бы ей было совсем не родиться, чем такой позор: родной отец отрекается от нее!..
Король забеспокоился, поскольку в глубине души считал Барбару способной на любую, даже самую дикую выходку.— Умоляю вас, — сказал он, — не произносить таких слов даже в шутку.
— Ах, вы полагаете, что я шучу? Так знайте же, что пред вами женщина, только что перенесшая адские муки, но в этих муках ее согревала одна-единственная мысль: в ее малютке течет королевская кровь, и, стало быть, путь ее в этом мире будет легок, и она получит все полагающиеся ей почести, а мать и отец будут нежно любить ее до конца дней!.. И вот теперь... Теперь...
— Бедная крошка, — сказал король. — Ее не желает признавать один отец, потому что могут признать многие.
— О, я уже вижу, что вы не любите меня более! Вы покинули меня.
— Если я покинул вас, то что, по-вашему, я делаю в вашей комнате?
— Вот, значит, как? Вы будете получать удовольствие, а невинная крошка будет страдать?! О всемилостивейший Господь! За что, за что ты обрекаешь несчастную малютку на такое бесчестье? А я, которая в первую же минуту разглядела в ней его черты и сказала себе: «В моей дочери возродился Карл», — могла ли я предполагать, что в минуту моего бессилия ее отец придет насмехаться надо мною?.. О, сердце мое не выдержит позора! — Она отвернула от короля лицо. — Вы король, но я женщина, перенесшая тяжкие страдания, — и потому я прошу вас меня оставить; я не могу более этого выносить.
— Барбара, — сказал он. — Довольно ломать комедию!
— Комедию?! — Она приподнялась; щеки ее пылали, волосы растрепались. Она была прекрасна.
— Барбара, — сказал он. — Умоляю, возьмите себя в руки. Поправитесь, тогда мы с вами все обсудим.
Барбара кликнула служанку, и та тотчас появилась, приседая перед королем и переводя испуганный взгляд с него на хозяйку.
— Принеси мне девочку, — приказала Барбара. Женщина послушно направилась к колыбели.
— Дай-ка ее лучше мне, — сказал король. Служанка повиновалась.
Карл любил все маленькое и беззащитное, в особенности детей. И теперь от одного взгляда на этот розовый сморщенный комочек — в котором, возможно, и впрямь жила его собственная плоть и кровь, — сердце короля наполнилось острой жалостью. Он улыбнулся служанке благосклонной улыбкой, неизменно покорявшей сердца всех его подданных.
— Крепенькая малышка, — сказал он. — Сдается, в ней сейчас уже видны мои черты. Что скажешь?