— И как там мулла Фатхулла, если он еще жив, как Биби-джо со всеми своими сыновьями, невестками и внуками? А Джалиль? Есть ему где укрыться или он забрал жен и детей и бежал из страны? Дай-то Господь».
Бои достигли такого накала, что даже Рашид целую неделю просидел дома, не смея носа на улицу высунуть. Он наглухо запер калитку, поставил во дворе капканы, замкнул входную дверь, придвинул к ней диван, чтобы было не открыть, и все чистил свой револьвер, расхаживая по дому и поглядывая в окна. Он даже дважды стрелял в направлении улицы: якобы кто-то пытался перелезть через забор.
— Моджахеды силой загоняют мальчишек в свои ряды, — говорил он. — Хватают прямо на улицах, автомат к голове — и вперед. А если враждебная группировка поймает такого новобранца, его мучают, истязают. Раздавливают яйца плоскогубцами, пытают электрическим током. Молодой парень показывает им, где живет, и они врываются к нему в дом, убивают отца, насилуют мать и сестер.
Рашид взмахнул револьвером:
— Пусть только попробуют вломиться в мой дом. Я им яйца-то отстрелю! Я им головы посшибаю. Вам повезло: вашему мужу сам шайтан не страшен.
Тут Рашид заметил подкравшуюся к нему Азизу.
— Убирайся! Пошла вон! Нечего ко мне приставать. Даже не проси, все равно на руки не возьму. Лучше проваливай, пока на тебя не наступили.
Азиза скуксилась и отползла к Мариам. Вид у девочки был обиженный и озадаченный. Оказавшись на руках у Мариам, она сунула большой палец в рот и хмуро посмотрела на Рашида.
Мариам хотелось ее утешить. Да нечем было.
Что ж, отцов не выбирают.
У Мариам камень с души свалился, когда бои стихли. Жить взаперти вместе с Рашидом было невыносимо. Его дурное настроение, казалось, заражало весь дом. Да еще трясет заряженным револьвером под носом у Азизы, тут и до беды недалеко.
Лейла вызвалась заплести Мариам косички.
Мариам сидела неподвижно и наблюдала в зеркале, как ловко движутся пальцы Лейлы, какое сосредоточенно-напряженное у нее лицо. Азиза свернулась клубочком на полу и мирно спала, прижав к себе куклу, которую ей сделала Мариам — набила фасолью, сшила платье из подкрашенной чаем тряпочки, смастерила ожерелье из пустых катушек.
Во сне Азиза пукнула. Лейла засмеялась, Мариам вслед за ней. Так они и смеялись отражениям друг друга, пока слезы не выступили на глазах. И до того стало хорошо и беззаботно на душе, что Мариам ни с того ни с сего принялась рассказывать про Джалиля, про Нану и про джинна. Руки Лейлы замерли, она глаз не сводила с лица Мариам в зеркале. А та захлебывалась словами. Перед Лейлой предстали Биби-джо, мулла Фатхулла, Джалиль и унижение, которое Мариам испытала у дверей его дома, Нана и ее самоубийство, краткая никас Рашидом, отъезд в Кабул, беременности, надежда, чередующаяся с отчаянием, первые мужнины побои...
Потом Лейла села на пол у ног Мариам, убрала случайную ниточку из волос Азизы. Стало тихо.
— Мне надо тебе что-то сказать, — негромко произнесла Лейла.
В ту ночь Мариам не спалось — она сидела на кровати и смотрела на падающие снежинки.
Сменялись времена года, президентов в Кабуле приводили к присяге и убивали, рушились империи, заканчивались старые войны и разгорались новые. И все это катилось мимо Мариам, не оставляя за собой ничего, кроме пустоты. Душа ее была теперь словно высохшее бесплодное поле: ни желаний, ни мечтаний, ни надежд. И никакого будущего. Только горький опыт: любовь — опасное заблуждение, а ее сестра, надежда, — обманчивая химера. И стоит этим двум ядовитым цветкам чуть укорениться, как их надо немедля выполоть и выкинуть вон. Пока не распустились.
Но каким-то чудом за последние пару месяцев Лейла и Азиза — девочка, как выяснилось, была харами, как и сама Мариам, — стали будто частью ее самой, и прежняя жизнь, на которую Мариам никогда не жаловалась, сделалась вдруг невыносимой.