Лицо у него потемневшее, мрачное. Хлопает дверь, пальто летит на диван.
Отрывистые слова:
— Есть хочу. Накрывай на стол.
Дверь опять открывается. Входит Лейла с большим свертком на руках, подпирает дверь ногой и, сморщившись от напряжения, тянется за оставшейся на крыльце сумкой с вещами.
Мариам встречается с ней глазами, поворачивается и скрывается в кухне.
— В ухе у меня так и сверлит, — пожаловался Рашид, стоя у двери Мариам в одном исподнем и протирая запухшие глаза. Его всклокоченные седые волосы торчали в разные стороны. — Плачет и плачет. Это невыносимо.
Наверху Лейла укачивала ребенка, напевая и расхаживая туда-сюда по комнате.
— Я уже два месяца совершенно не высыпаюсь, — угрюмо продолжал Рашид. — И в комнате воняет, как в нужнике. Везде обгаженные пеленки валяются. Третьего дня я таки вляпался.
Мариам злорадно ухмыльнулась про себя.
— Вынеси ее во двор! — заорал через плечо Рашид. — Выйдите на свежий воздух!
— Она схватит воспаление легких! — донеслось сверху.
— Лето на носу!
— Что?
Рашид скрипнул зубами.
— Тепло, говорю!
— Я ее никуда не понесу!
Пение возобновилось.
— Клянусь, порой мне хочется запихать эту плаксу в коробку и бросить в реку Кабул. Пусть ее унесет течением, как пророка Мозеса во младенчестве!
Мариам никогда не слышала, чтобы он назвал дочку по имени — Азиза, Желанная. Только «ребенок» или в недобрую минуту, как сейчас, «плакса».
Порой по ночам до Мариам долетали сверху звуки перебранки. На цыпочках Мариам подкрадывалась к их двери и слушала громкие сетования Рашида на плач, вонь, разбросанные повсюду игрушки и на жену: мол, вся забота только о «плаксе» — накормить, дать срыгнуть, укачать, уложить, переменить пеленку, а на мужа ноль внимания. Лейла в свою очередь упрекала мужа, что курит при дочке и не разрешает крошке спать вместе с ними.
Ссорились они и по другому поводу, понизив голос.
— Доктор сказал: шесть недель.
— Еще не время, Рашид. Нет. Пусти меня. Прекрати.
— Так ведь два месяца прошло!
— Ш-ш-ш! Ну вот. Дочку разбудил. — И более резко: — Доволен теперь? Хош шоди?
Мариам тенью проскальзывала обратно в свою комнату.
— От тебя-то будет какая помощь? — приставал Рашид.
— Я с детьми обращаться не умею, — отрезала Мариам.
— Рашид! Будь добр, принеси бутылочку. Она на комоде. Азиза не ест. Попробую опять из бутылочки.
Девочка заорала во все горло.
Рашид закрыл глаза.
— Это не ребенок, а полевой командир какой-то. Хекматьяр. Точно тебе говорю, Лейла родила Гульбеддина Хекматьяра.
День за днем на глазах у Мариам Лейла кормила, пеленала, укачивала, укладывала спать. Потом все повторялось сызнова. А когда девочка спала, Лейле приходилось оттирать грязные пеленки и замачивать в ведре с дезинфицирующим средством (Рашид раздобыл где-то по настоянию жены). Еще надо было пройтись по ноготкам наждачной бумагой, выстирать и повесить сушиться ползунки и пижамки. По поводу детских вещей тоже постоянно возникали ссоры.
— Что с ними не так? — ворчал Рашид.
— Это вещи для мальчика. А у нас — девочка.
— Ей-то какая разница? Деньги все равно уплачены. Неплохие деньги. И вот еще что. Мне не нравится твой тон. Считай, что я тебя предупредил.
Каждую неделю Лейла непременно разогревала на огне черную металлическую жаровню, бросала на нее семена руты и окуривала дочку, дабы отогнать зло.
Воодушевление Лейлы, душевный подъем, с которым она ухаживала за малышкой, были для Мариам неким укором. Она не могла не восхищаться Лейлой — правда, про себя.