Он улыбнулся. — За кольцо мне пришлось доплатить наличными, и немало. Это кольцо получше того будет, как-никак золото в двадцать два карата. Смотри, какое тяжелое. Возьми. Не хочешь? — Он захлопнул коробочку. — А как насчет цветов? Ты любишь цветы? А какие у тебя любимые? Маргаритки? Тюльпаны? Сирень? Не надо цветов? Хорошо! Прямо и не знаю, чем тебе угодить. Мне знаком один портной в Дих-Мазанге, думаю завтра отвести тебя к нему и выбрать подходящее платье.
Лейла покачала головой.
Рашид поднял брови.
— Я только хочу... — начала было Лейла и осеклась.
Он положил руку ей на шею. Лейла невольно вся сжалась, словно от прикосновения старой грубой дерюги.
— Да?
— Я только хочу провернуть все поскорее.
Рашид изумленно открыл рот, обнажив желтые зубы.
— Вот ведь не терпится, — только и сказал он.
Пока не явился Абдул Шариф, Лейла думала уехать в Пакистан. Даже когда он ей все рассказал, она не рассталась с мыслью убраться отсюда. Куда угодно, только бы подальше от этого города, где каждая улица превратилась в западню, где в каждом закоулке тебя подстерегает несчастье. Как угодно, пусть даже это очень опасно.
И тут оказалось, что выхода у нее нет.
Ведь ее так тошнило.
И груди прямо распирало изнутри.
И все сроки вышли. Суматоха суматохой, но она бы заметила.
Лейла представила себя в лагере беженцев, драные палатки посреди чистого поля, пронизывающий до костей ветер. И своего малыша — ребенка Тарика, — посиневшего, с ввалившимися щеками. Вот его тельце обмывают чужие люди, заворачивают в тряпку и кладут в грязную яму под разочарованными взглядами стервятников...
И Лейла поняла: бежать ей некуда.
Она перебирала в памяти друзей и близких. Ахмад и Hoop — мертвы. Хасина — уехала. Джити — разорвана на куски. Мама — погибла. Баби — погиб. И вот теперь Тарик...
Но тоненькая ниточка, чудесным образом связывающая ее с прежней жизнью, с прежней
Днем девчонка была для Мариам скрипом кровати, звуками шагов над головой, плеском воды в ванной, звяканьем ложечки о стакан.