Говорил «пожалуйста». И разговаривал. Болтал, не смолкая.
— Американцы зря вооружили в восьмидесятых Хекматьяра, вот что я вам скажу. ЦРУ поставило ему целую гору оружия для борьбы с Советами. Советы ушли, а оружие осталось. И этот злодей обратил его против невинных людей, вроде твоих родителей. Тоже мне «джихад»! Насмешка одна! Разве можно убивать женщин и детей? Лучше бы ЦРУ вооружило командующего Масуда.
Брови у Мариам сами поползли вверх. « КомандующийМасуд»? Не его ли Рашид поносил последними словами, не он ли ходил у мужа в предателях и коммунистах? Ах да, Масуд ведь по национальности таджик. Как сам Рашид. И как Лейла.
— Вот вам человек, достойный всяческого уважения. Настоящий афганец. Он ведет дело к миру.
Рашид вздыхал и дергал плечом.
— Американцы не очень-то нами интересуются. Им дела нет до того, что пуштуны, хазарейцы, таджики и узбеки убивают друг друга, они и не отличают одну национальность от другой. Помощи от американцев ждать не приходится. Теперь, когда Советы рухнули, американцам на нас наплевать. Мы свое дело сделали, и теперь Афганистан для них просто кенараб, грешная дыра. Извиняюсь за грубость, но это так. Что скажешь, Лейла-джан?
Девчонка пробормотала что-то непонятное, катая фрикадельку по миске.
Рашид глубокомысленно кивнул в ответ, словно услышал слова мудрости. Мариам отвернулась.
— Знаешь, мы часто разговаривали про политику с твоим отцом, да покоится он с миром. Еще до твоего рождения. И про книги часто беседовали. Правда, Мариам? Помнишь?
Мариам припала к стакану с водой.
— Надеюсь, я тебе не очень надоедаю своей политикой?
После ужина, когда Мариам принималась за мытье посуды, из глубины души у нее поднималась обида.
Дело было не в том, чтоон говорил, не в явной лживости его слов, не в деланном сочувствии и даже не в том, что с того дня, как Рашид выкопал девчонку из-под развалин, он пальцем не тронул Мариам.
Дело было в обдуманности, намеренностипроисходящего. Он явно пытался произвести впечатление. Понравиться. Очаровать.
Мариам окончательно уверилась: ее подозрения обоснованны. Это он так обхаживает женщину, с ужасом поняла она вдруг. Никак иначе его поведение не объяснить.
Набравшись храбрости, Мариам зашла в комнату к Рашиду.
Он курил, лежа на постели.
— А почему бы и нет? — спросил он мирно.
Мариам была сражена наповал.
Все-таки она смутно надеялась, что он будет все отрицать, изобразит удивление, разозлится. Тогда бы преимущество было на ее стороне, и она могла бы попробовать пристыдить его, вдруг бы получилось. А его спокойное признание, деловой тон обезоружили ее.
— Садись, — предложил Рашид. — А то еще грохнешься в обморок и разобьешь себе голову.
Мариам опустилась на стул рядом с кроватью.
— Передай-ка мне пепельницу. Мариам послушно передала.
Мужу сейчас было уже, наверное, за шестьдесят — хотя точный его возраст был неведом не только Мариам, но и самому Рашиду. Его жесткие волосы давно уже поседели (но по-прежнему густы), шея покрылась морщинами, под глазами залегли мешки, щеки чуть-чуть запали. Со сна он по-стариковски сутулился. Но могучие плечи, широкая грудь, сильные руки, массивное брюхо никуда не делись.
Вообще Мариам казалось, что бремя прожитых лет тяготит его куда меньше, чем ее саму.
— Надо, чтобы все было как полагается, законно, — игриво ухмыльнулся Рашид, пристраивая пепельницу себе на живот. — Что скажут люди? Какой срам, незамужняя молодая женщина у меня в доме! А как же мое доброе имя? А ее честь? Да и твоя, кстати сказать.
— За восемнадцать лет, — сказала Мариам, — я никогда тебя ни о чем не попросила. А сейчас прошу.
Он затянулся и медленно выдохнул дым.