Поймав взгляд Моргана, Тоньо слегка потянулся — о, совсем невинно. И так же невинно ему улыбнулся.
Агнец божий, одним словом.
Глаза пирата потемнели еще. Он подошел ближе и, ничуть не смущаясь, стал Тоньо рассматривать. Потом зачерпнул мыла из кувшина, склонился и начал мыло по Тоньо растирать. Это было хорошо. Нет, не то слово — хорошо. Изумительно. Вот именно то самое, чего не хватало для полноты счастья в добавок к горячей воде и сандаловому маслу. Даже лучше, чем знойная донья, уж точно — острее.
Откинув голову, Тоньо закрыл глаза и позволил Моргану исполнять обязанности горничной. В особенно удачные моменты даже постанывал и фырчал от удовольствия. А заодно — чтобы подразнить Моргана.
Безрассудно? Опасно? Тем лучше! Все равно терять уже нечего, а в такие игры Тоньо никогда не играл. Честно говоря, раньше и пробовать не хотелось, ему и без того хватало развлечений (да и Святая Инквизиция за такие развлечения грозила костром). Ну так почему бы сейчас, в короткий миг между жизнью и смертью, не откусить напоследок малую толику запретного плода?
— Вы так явно наслаждаетесь, — протянул пират у самого уха. — Я даже завидую.
Тоньо тихонько засмеялся. Морган, проклятый Морган, завидует мертвецу!
Ну так завидуй. И запоминай, черт тебя раздери! Больше у тебя такого не будет. Я, дон Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт, тебе обещаю!
А Морган ткнулся носом ему в шею, сзади, и почти прижимаясь губами к коже, тихо и хрипло сказал:
— Ты так пахнешь… Тоньо…
От того, как он произнес имя, — и ведь угадал же, каналья! — бедра Тоньо свело судорогой. Он протянул руку назад, схватил Моргана за волосы, чуть обернулся и встретился с ним взглядом. Глаза у пирата были шальные, будто вот прямо сейчас — на абордаж.
Как в зеркале.
— Ты об этом хотел побеседовать, сэр Морган?
— Нет, — Морган улыбнулся.
— Какая досада… — сказал Тоньо хрипло — мягко, как бархатной лапой со спрятанными когтями, и облизнул губы.
Мальчишка опустил ресницы. Светлые, как и волосы, зато длинные и пушистые, на зависть доннам. И улыбнулся.
— Да, понимаю, после боя… Однако, нас ждет ужин, Антонио… вы же позволите звать вас просто по имени?
— О, у меня есть шанс что-то вам не позволить, мой гостеприимный хозяин? — Тоньо рассмеялся, низко и тягуче.
— Ну я же не буду к чему-то принуждать моего благородного гостя, — ответил Морган ему в тон.
— В этом месте должна зазвучать сарабанда, виолы и гобой, — прикрыв глаза, сказал Тоньо. — А потом — сольная ария благородного пирата, на авансцене. Прим — тенор. Сэр Морган, у вас тенор?
— Очевидно, альт, дон Антонио.
— Альтино, — поправил Тоньо. — В самый раз для ужасно юного, но уже безумно благородного героя.
— Меня трудно назвать благородным героем. — Морган отступил на шаг.
— А мне достанется речитатив и ариозо Злодея, — не слушая возражений, продолжил Тоньо. — Бас, пурпурный плащ, зловещий грим…
— Выбирайтесь, Антонио. — Он отступил еще на шаг. — Ужин остывает.
— О, ужин!
Тоньо резко вскочил, разбрызгав воду и облив Моргана. Тот от неожиданности плюхнулся на ковер и засмеялся. А Тоньо, приняв величественную позу, пропел — басом, как обещал — на мотив популярной любовной арии: «Ужин, о прекрасный ужин, я так ждал тебя, приди же в мои объятия!»
Под смех публики он раскланялся во все стороны, поймал воображаемый букет, понюхал его, скривился и отбросил в Моргана. Вышагнул из бадьи, вытянул из кучи тряпок штаны, начал надевать.
Не вставая с ковра, Морган смотрел на него потемневшими почти до черноты глазами.
Потом шепнул:
— Антонио, ты…
— Если ты будешь так на меня смотреть, Морган, я тебя завалю, не дожидаясь ужина, — оборвал его Тоньо совсем обыденным тоном и повернулся строго в профиль, чтобы пират уж никак не упустил выдающегося зрелища. Смесь ненависти, опасности, веселья и чистого незамутненного телесного удовольствия действовала безотказно.
— Попробуешь — убью, — хрипло прошептал Морган; он дышал тяжело и неровно, похоже, на него тоже действовало безотказно, только что-то свое. — Давай ужинать…
— Ой, напугал кролика терновым кустом, — усмехнулся Тоньо. И, поймав недоуменный взгляд пирата, пояснил: — Я и так уже мертв, Морган.
— О нет, — не вставая с пола, Морган протянул руку и коснулся его члена. — Ты жив. Пойдем к столу…
Тоньо перехватил его руку, заставив обхватить ствол, прикрыл глаза и выдохнул сквозь стиснутые зубы.
— Ну!
Сжав пальцы, Морган двинул туда — сюда. Тоньо застонал, откинув голову и почти не слыша неуверенного:
— Ну же, ужин ждет, Тоньо!
Какой к черту ужин, когда так, так…
— Смерть — это, оказывается, так остро, Морган… — глянул на пирата, не отпуская его руки. — Еще!
— Ты жив, — настойчиво повторил Морган.
Поймал его взгляд и удерживал, пока ласкал, гладил, и тихо повторял его имя… Дыхание у Моргана срывалось, голос стал высоким и таким ломким, будто не он, а его ласкают. И от этого наслаждение было еще острее, еще слаще, и возвращалось откатом к Тоньо, пока не выплеснулось — забрызгав пирату руки и лицо.
— Морган, иди сюда, — Тоньо потянул его за руку, поднял с пола и прижал к себе, кожа к коже… да черт с ним, с батистом, все равно — близко, жарко. Совсем не похоже на смерть. И единственный поцелуй был не похож на смерть. Потому что у Моргана были горячие и сухие губы, и он все еще пах потом, кровью и морем, и ответил на поцелуй завороженно и жадно, и совсем неумело.
Мальчишка.
Даже убивать жалко.
А до рассвета еще чертовски долго. Целая жизнь.
К черту. До рассвета можно ни о чем не думать. Слово чести — такая удобная штука!
Морган опомнился. Почти. Сказал почти ровно, почти не сбивая дыхания:
— Ну же, гость, идем к столу. Не оскорбляй моего кока.
— За стол полагается садиться в штанах, благородный сэр, — засмеялся Тоньо и слегка толкнулся бедрами.
— Так оденься, — Морган продолжал смотреть ему в глаза и светски улыбаться.
— Так отпусти мой член, — так же светски парировал Тоньо.
— Так отпусти мою руку.
Тоньо рассмеялся.
— Твоя партия, благородный сэр.
Потом они ели и беседовали, как старинные друзья. О погоде, видах на урожай, особенностях английского и испанского такелажа и прочих ужасно важных и интересных вещах. Целых три перемены блюд, не отрывая друг от друга глаз. И Тоньо все яснее понимал, что не хочет умирать один. Впрочем, и умирать хотелось все меньше, даром что его жизнь закончилась вот уже три часа как.
Глава 4**, где говорится о китайском мудреце Лао — Цзы и правильном применении веревки
К тому моменту, как вышколенный стюард — диво дивное для пиратской посудины, но удивляться Тоньо уже устал — принес свежие фрукты на десерт, Морган успел рассказать десяток завиральных историй из жизни джентльменов удачи, а Тоньо — половину трехлетней давности сплетен родом из Мадрида с Севильей, а на закуску парочку анекдотов о студиозусах, к коим имел честь принадлежать аж целых шесть лет. Пожалуй, кафедры права и алхимии в университете Саламанки были его самым лучшим воспоминанием, и если бы сейчас ему предложили прожить жизнь заново — это он бы повторил. Правда, двадцати четырех лет никто не предлагал, всего лишь несколько часов, но их Тоньо намеревался прожить с максимальным удовольствием. И успеть все, что только можно успеть за одну ночь. Сон сюда не входил.
Судя по взглядам Моргана, в его планы сон тоже не вписывался. А вот задушевная беседа — очень даже.
Потому что, едва дослушав бородатый анекдот о школяре, трактирщице и падре, он спросил:
— Антонио, почему граф де ла Вега — всего лишь канонир, а не капитан? На первый взгляд не слишком почетная должность для столь родовитого дворянина.
Такой прямоты Тоньо не ожидал. Все еще. Быть может потому что среди благородных донов не принято спрашивать о столь личном и скорее всего неприятном, а Морган сейчас вел себя так, что легче легкого было забыть, что он — пират, а Тоньо — его пленник.
Следовало бы возмутиться, сказать, что это не его дело, тем более что это в самом деле не его дело, но… смысл? Портить вечер? Или путать честь со спесью, как некоторые? Да ну. Последние часы можно потратить с большим толком.
— Я предпочитаю быть лучшим на обоих океанах канониром, нежели дерьмовым капитаном, Морган. К тому же, когда я поступал на флотскую службу, я не был графом де ла Вега. Титул принадлежал моему старшему брату…
«…которому спесь успешно заменяла честь», — добавил про себя и замолк, взялся за нарезанный дольками красный сицилийский апельсин. Дивно вкусный и сочный. Но Морган не считал нужным сдерживать любопытство.
— Семейная традиция? Младший сын должен стать военным? Или здесь что-то иное?