Марина вытянулась на смятой постели, еще пахнущей немного сандалом, чуть — чуть потом, и очень отчетливо — мужчиной. Обняла подушку, все еще примятую. Вдохнула терпкий чужой запах. И — закрыла глаза, вспоминая. Горячие объятия, жадные губы. Обещание в огненных очах. Низкий, бархатный голос: «Да, я буду любить тебя».
Ее счастливая случайность, ее феникс, соврал? Нет. Тоньо в эту ночь по-настоящему любил ее и готов был отдать душу. В этом Марина не могла ошибиться. Или обманула Кассандра? Но ведьма никого и никогда не обманывала, все ее предсказания сбывались. Всегда. Так почему? Что я сделала не так и почему чудовище вернулось?
Она потрясла головой и снова уткнулась в подушку.
Завтра, она подумает об этом завтра. А пока… Пока можно немного помечтать о несбыточном. Например, как все могло бы повернуться, если бы…
Глава 7, где капеллан пытается изгнать беса, но не того и не оттуда
Наутро после явления сэра Валентина в замок Торвайн Марина меньше всего думала о кухонных пересудах. Впрочем, она вообще была не особенно способна думать. Ее нежные тринадцать лет и вчерашние волнения сделали свое черное дело, и юную леди одолела лихорадка.
Такая досада с ней приключилась всего ли второй раз в жизни и впервые за шесть лет, прошедших с того дня, как брата забрало море. Именно брат ей и снился, протягивая руки из бурлящих волн и зовя ее к себе, а Марина никак не могла решиться и нырнуть к нему, хоть и знала, что должна. Почему и зачем, во сне не думалось.
— Проснитесь, леди! — наконец, разбудил ее растерянный и взволнованный голосок горничной, четырнадцатилетней Элюнед.
С трудом разлепив глаза, Марина села на постели и схватилась за спинку кровати. Голова кружилась и болела, будто Марину только что сбросила норовистая лошадь, да прямо головой на твердую землю.
— Будете завтракать? — сочувственно спросила Элюнед, подсовывая Марине под спину подушку. — Ее светлость велели сказать, что ждут вас у себя сразу как будете готовы.
Под носом у Марины оказалась кружка парного козьего молока и толстый ломоть хлеба с медом: видимо, матушка велела побаловать ее напоследок. Хорошо, что сама не пришла будить дочь, не надо ей видеть, как Марине дурно.
— Буду, — почти ровно ответила она, раскрыла глаза и улыбнулась Элюнед: девчонка еле сдерживала слезы, то ли жалея хозяйку, то ли себя, ведь ей теперь не стать горничной самой герцогини. — Что слышно в замке?
За завтраком и утренним туалетом горничная поведала Марине все важные новости, начиная от качества сапог прибывших с сэром Валентином рыцарей и заканчивая выведанной лично у кухарки самой — самой свежей сплетней: сэры Гвинн и Уриен, а с ними граф Арвель, вчера весь вечер беседовали с сэром Валентином и вызвались сами сопровождать юную леди в монастырь, а сейчас сидят в гостиной у ее светлости леди Элейн и ждут. Все это прерывалось то горестным шмыганьем, то вздохами. В этих вздохах так явственно слышался укор в адрес дивного народа, бросившего свою дочь на произвол какого-то пришлого англичанина, что Марина рассмеялась бы, не будь ей так тоскливо.
Чушь это все, насчет дочери дивного народа. Она — дочь своего отца, и похожа она не на каких-то там фейри из холмов, а на свою родную бабку, англичанку. Отец не раз показывал ее портрет в медальоне, и сам этот медальон теперь хранился у Марины в шкатулке. В той самой шкатулке, которую матушка тоже не разрешила брать с собой в монастырь. Портрет братика в той шкатулке тоже был. Всего лишь пером на пергаменте, его рисовал один из друзей отца, приезжавших к ним в Уэльс. У отца было много друзей, и все они были веселыми, галантными джентльменами, целовали ручки его дочери, а один из них, сэр Кей, даже обещал посвататься к Марине, когда ей исполнится четырнадцать.
Не посватается. Хоть сэр Кэй и не умер на плахе, но покинул Острова и уплыл во Францию.
Марина вздохнула, представив на миг, как веселый сэр, усы которого так забавно кололи ей запястье, вот прямо сейчас прискачет в замок Торвайн и потребует отдать ему сговоренную невесту… а потом сэр Валентин скомандует своим стрелкам «бей!» — и веселый сэр Кей упадет с коня в летнюю пыль.
Не быть ей невестой, а потом и покорной счастливой женой. Прав был отец, ее ждет другая доля, вот только совсем не герцогская.
— Где Нед? — прервала она новые сетования Элюнед, едва та зашнуровала ей платье.
— Поутру был в конюшне, а сейчас за дверью, миледи, — не скрывая обиды, ответила та.
Марина поморщилась: слишком уж откровенно Элюнед ее хоронила, даже не дала себе труда сделать вид, что верит в ее возвращение. А ведь только вчера вертелась вокруг, ловила каждый взмах ресниц и любое желание на лету, не позволяя себе ни единого неподобающего идеальной горничной взгляда, какой уж там обиды на госпожу. Еще одно подтверждение того, что женщин она понимает куда хуже, чем мужчин. Наверное, потому что ее воспитанием занимался по большей части отец, и фехтованию уделялось куда больше времени, чем вышиванию с искусству сплетен. Следует, наверное, об этом пожалеть — в монастыре фехтование ей ничем не поможет, а сплетни и женские интриги будут единственным оружием. Но жалеть не получалось. Этому отец ее тоже не научил. Видимо, к счастью.
— Нед! — позвала она, взмахом руки позволяя горничной удалиться.
Рыжий одноглазый пират тут же воздвигся на пороге, пропустив горничную подмышкой: ему и сам Длинный Педран, лучший герцогский кузнец, был едва выше плеча. Отец иногда шутил, что ему пришлось забрать Неда с эшафота из жалости к палачу: бедняга никак не мог повесить человека, который выше виселицы.
Нед на эти шуточки скалил зубы и делал зверское лицо, а маленькая Марина топала ножками и кричала, что никто не смеет повесить ее Неда! А потом лезла ему на руки и требовала поиграть в морского дракона — что значило влезть в рыбный пруд позади замка, сесть Неду на плечи и кататься, распугивая карасей, уток и кухонных девок.
Сегодня Нед не скалился шутливо, но и не тосковал. Сегодня Нед походил на настоящего морского дракона: огромный, злой, опасный и непредсказуемый. В его единственном глазу не отражалось ничего, кроме готовности всех порвать за свою единственную любимую госпожу.
— Вы готовы выйти в открытое море, моя леди? — тихо спросил он, и в этом тихом голосе слышался рокот прибоя и далекие грозовые раскаты.
Марина шагнула к нему.
— Матушка позволила тебе ехать со мной?
— Нет, моя леди. Но это не имеет значения. Моя служба герцогу Торвайн давно закончена, а его супруге я никогда не присягал. Так что здесь нет никого, кто мог бы мне запретить ехать туда, куда я хочу и с тем, с кем я хочу.
Прижавшись к мощной груди, обтянутой кожаным дублетом и перекрещенными ремнями перевязей, Марина в последний раз зажмурилась и мысленно попрощалась с родными стенами. А затем молча отстранилась и так же молча вышла в раскрытую перед ней Недом дверь.
В покоях матушки стоял сырой, пропахший ладаном полумрак. Она задернула шторы и, судя по припухшим глазам и бедным губам, всю ночь молилась. Сейчас же она встала с кресла, церемонно приветствуя дочь.
Настоящая леди, всегда — настоящая леди. Терпение, достоинство, смирение, повиновение и молитвы. Наверное, она была бы рада, если бы дочь следовала ее примеру, но все с тем же достоинством принимала волю покойного супруга: раз супругу угодно воспитывать из дочери герцога, не ей противоречить или быть недовольной.
На миг Марине захотелось прижаться к матушке, чтобы ты обняла, спрятала и от монастыря, и от сэра жабы Валентина. Она даже сделала к ней неуверенный шаг — но та всего лишь перекрестила дочь и напомнила, что Марине должно слушаться сопровождающих.
Сопровождающие стояли тут же, за матушкиным креслом. Сэры Гвинн и Уриен вместе с графом Арвелем, одетые в дорогу и преисполненные скорбной важности.
Целую секунду Марина всматривалась в их лица, пытаясь понять: они в самом деле повезут ее в монастырь? Те самые люди, что приносили присягу герцогу Джеффри и клялись до последней капли крови защищать и оберегать его дочь?
Да. Повезут.
Честные и прямые взгляды не позволяли усомниться в этом. Мало того, на этих лицах была написана чуть ли не святость, чуть ли не готовность отправиться ко львам в пасть! И наверняка — во благо сюзерена и родной земли. Только сюзерена-то они поменяли не далее вчерашнего вечера, иначе не с чего сэру Валентину доверять им сопровождение опасной девицы в дальний монастырь…
Марина сглотнула. Опустила глаза, чтоб не угадали ее мыслей.
— Берегите себя, матушка, и благословит вас Господь, — сказала подчеркнуто ровно и впервые пожалела, что не родилась мальчиком: мальчика б в монастырь не отправили! Или что братец Генри утонул, с него бы сталось выхватить у графа Арвеля из ножен фамильный клинок и тут же заколоть всех предателей, одного за другим…