Светлана Аннапольская, которой было поручено обновление труппы Пушкинского, не скупилась на комплименты, расхваливая начинающего актера новому главному режиссеру: «Он не похож ни на кого. Он очень богатый внутренне парень…» Позже выяснилось, что Светлана Ильинична близко знала семью Высоцких – и деда, и отца Владимира. Словом, сосватала она Высоцкого в театр Равенских. Потом признавала: «Ничего выдающегося в Театре Пушкина ему сыграть так и не дали. Слава богу, что он быстро ушел оттуда… Если бы он там остался, может быть, он бы и не раскрылся…»
А Иза на просмотре в Пушкинском умудрилась поскандалить с придирчивым Борисом Равенских. «Даже у талантливых, хороших режиссеров самодурство, как правило, присутствует, – пыталась объяснить она свой провал. – Моя стычка с Равенских ведь заключалась в том, что, как оказалось, он мне делал гигантский комплимент, а я это восприняла как огромное хамство…»
Помимо профессиональных неудач, у Изы стали возникать проблемы и на личном фронте. Дико мучила ревность к Володиным друзьям. Раздражала иезуитская манера мужа по вечерам звонить от кого-нибудь из приятелей и говорить: «Я еду». Потом перезванивать минут через пятнадцать и сообщать: «Я уже выезжаю». Проходило еще какое-то время, и раздавался очередной звонок: «Я уже еду». И так он мог «ехать» часами. Черт знает что!
Иной раз затевал и вовсе странный телефонный разговор:
– Изуль, ты хочешь, чтобы я приехал быстро?
– Конечно.
Он приезжал, но в одной рубашке, без свитера.
– ?..
– Отдал таксисту. Но ты же сама хотела, чтобы я приехал быстро. Да и свитер, честно говоря, был уже рваный…
Порой Иза пускалась на элементарную женскую хитрость. По ее просьбе на очередной вечерний телефонный звонок Володи с другого конца Москвы отзывалась соседка – Гися Моисеевна Яковлева (да, та самая – из «Баллады о детстве») – и невинным голосом говорила, что Изочки нет, она, дескать, оделась, «как экспонат», и ушла. «А куда, Володечка, мне неведомо». Тогда ревнивец обзванивал всех подруг Изы, потом бросал все и мчался домой, где, конечно же, заставал жену, уютно устроившуюся на диване с книжкой в руках.
Она не отрицала, что частенько ссорились. Наговорив друг другу благоглупостей, Иза обычно выскакивала на улицу и ловила такси: «Прямо, пожалуйста!» При этом была уверена, что муж едет следом. Потом такси Владимира обгоняло беглянку и становилось поперек. Ревнивец выстаскивал Изу из такси, что-то объяснял шоферу, расплачивался и вез жену назад. Однажды в Изину машину ввалился какой-то парень и уселся прямо ей на колени. Высоцкий вытащил парня, пару раз хряснул дверцей по голове и аккуратно положил рядом с автомобилем. А однажды Владимир так увлекся слежкой за своей ветреной супругой, которая прогуливалась с подружкой, что им самим заинтересовался милиционер и задержал как подозрительную личность. Пришлось выручать…
Хватало и других приключений. Он же не был ангелом. «Как-то, – вспоминала молодая жена, – мне принесли его «бревнышком», а наутро, поднявшись, он попросил: «Изуль, дай шампанского». Не помню уж, какие пламеннные монологи произносила. Он слушал-слушал, а потом сказал: «Изуля, ну ладно, только не сутулься». Для него самое главное было – распусти волосики, возьми кофточку и не сутулься, – говорила Иза. – Кофточку он мне подарил из американской посылки (кто-то получил), ни у кого такой не было – пуховая сиреневая кофточка. И вот жара не жара, а Володя за свое: «Возьми кофточку. И волосы надо обязательно распустить…»
А вот с деньгами было не ахти. «Женщина не должна занимать деньги. Пусть Володя попросит у меня, и я дам», – поучала Изу мудрая Гися Моисеевна. Вечером Иза поплакалась в жилетку мужа: «Володя, нет денег». Жилетки, впрочем, тоже не было. Но он кротко пообещал: «Ничего, Изуля, добудем». «Как он добывал, меня это не очень интересовало, – признавалась она. – Вот какой он был муж! Он меня даже к портнихе возил. Помню, привез отрез – серебряный, под березку. А пальто кораллового цвета с начесом… Сам надел, сам обул, сам причесал…»
Потом взял и написал:
А Иза горевала: «В семье не все было в порядке. Мы не могли… быть втроем – я, Володя и Нина Максимовна. В то же время я не имела права уехать, хотя это не значит, что мы тогда бы не расстались. Наверное, расстались бы. Но я со своим горем носилась, жалела себя. А ему-то каково было? За что он-то, брошенный? Вот это было мерзко и подло, но я тогда этого не понимала…»
Она так и не смогла простить бывшей свекрови, которая буквально встала на дыбы, узнав, что Изольда беременна: «Я не собираюсь становиться бабушкой!» Был страшный скандал, после которого у Изы случился выкидыш. Много позже Нина Максимовна извинится перед бывшей невесткой.
Иза вспоминала грустные осенние дни 60-го года: «Сплошные огорчения. Мы пытались что-то сыграть с Володей, но у нас ничего не получалось, как не получалось танцевать или быть на людях рядом… Начались мои безработные муки. Володя маялся. Он получил обещанную ему центральную роль в «Свиных хвостиках», верил, что сыграет, фантазировал, но ему не дали даже репетиций. В конце концов ходил Володя из кулисы в кулису с барабаном в массовке. Позже сыграл Лешего в «Аленьком цветочке». Вот, пожалуй, и все. Было горько. Мы так наивно верили в святое искусство…»
Спустя год, весной 61-го, безработная, никому не нужная, обиженная на весь белый свет, непризнанная и разнесчастная Изольда отправилась из столицы искать свое актерское и житейское счастье в Ростовский театр имени Ленинского комсомола. Было ли это лучшим выходом? Для нее, видимо, да.
Аннапольская ясно видела, что в театре у ее протеже все пошло наперекосяк. Отношения с главным режиссером окончательно разладились. «Володя начал сильно пить, – вспоминала Светлана Ильинична. – И в этом в какой-то мере был виноват Борис Равенских… Он тоже почувствовал, какой у Володи большой потенциал. И сразу дал ему главную роль в чешской комедии «Свиные хвостики». Володя начал репетировать. Ну, не может все сразу получаться у молодого актера! А тут кто-то сказал, что на эту роль в Свердловске есть хороший комедийный актер Раутбарт… Равенских вызвал его, снял Высоцкого с роли и отдал ее Раутбарту. Мало того, он назначил Володю в массовку в том же спектакле. Высоцкий должен был играть в оркестре на огромном барабане. На премьере он напился. И, проходя по сцене, упал в оркестровую яму. Слава богу, музыканты подняли руки и удержали его. После этого Высоцкий называл Равенских не иначе как «фюрером»…
От увольнения молодого актера тогда спасла Фаина Георгиевна Раневская. Позже она рассказывала: «Прихожу как-то в театр, на доске объявлений приказ: «За опоздание на репетицию объявить выговор артисту Высоцкому». Прихожу второй раз – новый выговор, в третий – опять выговор. Посмотрела еще раз на эту доску: «Господи, да кто же это такой, кому объявляют бесконечные выговоры?!» Стоявший рядом юноша повернулся ко мне и сказал: «Это я». Смотрю, стоит передо мной мальчик-малышка. Говорю ему: «Милый мой, не опаздывай на репетиции, а то тебя обгадят так, что не отмоешься». А сама отправилась хлопотать за него к главному режиссеру.
Хотя и о Борисе Равенском, и о тогдашнем Пушкинском театре великая актриса отзывалась далеко не лестно: «Это не театр, а дачный сортир. Туда хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости – рвать зубы». Но с тех пор прима театра стала Высоцкого опекать, и каждый раз в неприятных ситуациях брала за руку и шла с ним по кабинетам начальства, уговаривая их сменить гнев на милость. Случалось, что и помогало…
Добрые отношения с Раневской у Высоцкого сохранялись долгие годы. Владимир познакомил Фаину Георгиевну с Мариной Влади, позже они не раз бывали у нее в гостях в знаменитой высотке на Котельнической набережной, навещали захворавшую актрису в больнице, передавали гостинцы. После его визитов Фаина Раневская с гордостью говорила подругам: «Он был у меня. Он – личность».
А когда Высоцкого не стало, великая Раневская рыдала: «Мне так стыдно… Володи нет, а я жива! Ну где же справедливость?! Мне уже тыща лет! А он ушел так рано!»
За столом на «девятинах» Высоцкого Елизавета Моисеевна Абдулова-Метельская, вечная «Елочка», называла Фаину Георгиевну «крестной матерью» знаменитой «Баллады о детстве». Когда-то Владимир стал рассказывать ей о своем военном детстве, как «плевал он – здоровый трехлетка – на воздушную эту тревогу», как «маскировку пытался срывать я», как «возвращались отцы наши, братья по домам – по своим да чужим…», Раневская так разволновалась, что тут же попросила: «Володя, еще раз!» – «Фаина Георгиевна, второй раз так не получится». – «Все равно что не получится, я хочу еще раз послушать… Напиши, напиши песню!» Он сказал: «Я подумаю…»
А молодежь в театре в Высоцком и вовсе души не чаяла. Надежда Моисеева, работавшая гримершей в Пушкинском, с громадным удовольствием вспоминала, как «после каждого спектакля мы брали гитару, покупали вино и ехали на городской бульвар или к кому-нибудь домой. У меня дома компании подолгу засиживаться не удавалось. Мой отец был очень суровый, в десять часов всех выгонял. Ему не нравилось, что артисты шумели, выпивали, а порой и скандалили. В тот период театр был очень пьющий…»