Синеватый лунный свет еще более увеличивал бледность сирот; они лежали обнявшись, Роза спрятала голову на груди Бланш.
"Они со страху лишились чувств, - подумал Дагобер. - Бедняжки... Это неудивительно после треволнений сегодняшнего дня".
Солдат налил из походной фляжки несколько капель водки на кончик платка, растер девочкам виски и поднес его к их розовым носикам. Стоя на коленях около кровати, Дагобер с тревогой и волнением на загорелом лице подождал несколько секунд, прежде чем снова прибегнуть к единственному средству, остававшемуся в его распоряжении. Вдруг Роза пошевелилась и, вздохнув, повернула голову на подушке; потом вздрогнула, удивленно и испуганно открыла глаза и, узнав Дагобера, бросилась с криком "Сестра!" к Бланш на шею.
Та начала тоже приходить в себя. Крик Розы окончательно привел ее в чувство, и, бессознательно разделяя ужас сестры, она крепко прижалась к ней.
- Наконец-то они очнулись... это главное, - сказал Дагобер, - теперь пройдет и этот безумный страх! - Смягчив по возможности голос, он прибавил: - Ну, дети... смелее... что с вами?.. ведь это я, Дагобер... успокойтесь...
Сироты разом обернулись: их лица выражали волнение и страх, но, увидав солдата, они протянули ему руки в нежном порыве и воскликнули:
- Ах, это ты, Дагобер!.. Теперь мы спасены!
- Я, дети, я, - говорил ветеран, радостно пожимая им руки. - Вы так испугались потому, что я ушел? Страшно бедняжкам стало?..
- Страшно!.. До смерти страшно!..
- Если бы ты знал, что было!.. если бы ты знал!
- Почему потухла лампа?
- Ее потушили не мы!..
- Ну, успокойтесь, бедняжки, и расскажите, как все было... Подозрительна эта гостиница... к счастью, мы ее покинем скоро... Да будет проклят тот час, когда мы в нее вошли! Впрочем, другой в деревне нет. Что же произошло?
- Только ты ушел, окно растворилось со страшным шумом, лампа упала и раздался ужасный треск...
- Мы просто обмерли со страху... обнялись... и, услыхав, что как будто кто-то ходит по комнате, закричали изо всей силы...
- И потеряли сознание от ужаса...
Убежденный, к несчастью, что рама разбита порывом ветра, Дагобер и второе происшествие приписал ему, подумав, что, наверно, он плохо запер задвижку, а испуг сирот отнес на счет их разыгравшегося воображения.
- Ну, теперь все прошло... Забудем все, и постарайтесь успокоиться... сказал он.
- А почему ты нас так внезапно покинул, Дагобер?
- Да, да. Я вспомнила... Не правда ли, сестрица, послышался страшный шум, и Дагобер убежал на лестницу, повторяя: "Моя лошадь... Что делают с моей лошадью?"
- Так это ржал Весельчак?
Этот вопрос напомнил Дагоберу о случившемся несчастье, и, не зная, как на него ответить, он пробормотал в замешательстве:
- Да... это он ржал... но ничего особенного не случилось. Да что это мы в потемках сидим?.. Куда я вечером засунул свое огниво?.. Вот оно, в кармане, я совсем голову потерял... Где свечка? Надо ее зажечь и достать из сумки нужные бумаги.
Дагобер высек огонь и зажег свечку. При свете он увидел, что окно приоткрыто, стол опрокинут, а лампа и сумка лежали на полу. Он закрыл окно, поднял стол и, положив на него сумку, развязал ее, чтобы достать из бокового кармана бумажник, где лежали документы, крест и деньги. Сумку, казалось, никто не трогал, ремни были стянуты по-старому.
Солдат засунул руку в боковое отделение. В нем ничего не было.
Пораженный и удивленный, он побледнел и, отступив на шаг, воскликнул:
- Как!!! Ничего?
- Что с тобой, Дагобер? - спросила Бланш.
Он не ответил. Его рука все еще оставалась в кармане сумки, а сам он точно окаменел... Потом, уступая слабой надежде - так ужасна и жестока казалась ему действительность, - он поспешно выложил на стол из сумки все, что в ней находилось: жалкие изношенные тряпки, старый мундир конно-гренадерской императорской гвардии (святыня для солдата).