- Какое прелестное лицо у императора, на золотом барельефе твоего серебряного креста, который ты нам прежде показывал в награду за послушание.
- Этот крест, пожалованный мне, для меня святыня. Вон там он в моем мешке, где заключаются все наши сокровища, и бумаги, и деньжата... Но вернемся к вашей матери; мои посещения с письмами вашего отца, беседы наши о нем... были для нее утешением, так как страдать ей приходилось очень много... Родители страшно ее мучили, но она стойко держалась и повторяла лишь одно: "Я ни за кого, кроме генерала Симона, не пойду". Она была стойкая женщина... кроткая и в то же время мужественная! В один прекрасный день она получила письмо от генерала: он покинул Эльбу вместе с императором, и война началась. В этой войне ваш отец бился, как лев, войско следовало его примеру. Но это уже была не храбрость... это было отчаяние.
Щеки солдата запылали. В эту минуту он переживал героические волнения своей молодости. Он мысленно возвращался к высоким, благородным порывам войн Республики, триумфам Империи, к первым и последним дням своей военной жизни.
Сироты, дочери солдата и мужественной матери, не испугались грубости этих рассказов, но наполнились и воодушевились их энергией; сердца их забились горячее, щеки заалели.
- Какое счастье быть дочерьми такого храброго отца! - воскликнула Бланш.
- И счастье, и честь, дети мои... Вечером, в день битвы при Линьи, император, к общему восторгу всей армии, дал на самом поле битвы вашему отцу титул _герцога де Линьи_ и _маршала Империи_.
- Маршала _Империи_? - повторила удивленная Роза, не понимая значения этого слова.
- Герцога де Линьи? - спросила с изумлением Бланш.
- Да... Пьер Симон, сын простого рабочего, был сделан _герцогом_ и _маршалом_. Оставалось одно: титул короля, чтобы еще возвыситься, отвечал с гордостью Дагобер. - Вот как награждал император детей из народа, и народ всей душой принадлежал ему. Напрасно ему внушали: "Твой император делает из тебя лишь _пушечное мясо_!" - "Ничего! Другой бы, пожалуй, превратил меня в _голодающее мясо_, - отвечал народ, у которого ума отнять нельзя. - Лучше пушка и риск стать капитаном, полковником, маршалом, королем... или инвалидом; это лучше чем дохнуть с голоду, холоду и от старости где-нибудь на соломе, на чердаке, после сорокалетних трудов в пользу кого-то".
- Неужели и во Франции... и в Париже... в этом прекрасном Париже... есть несчастные, умирающие от голода и нищеты?
- Даже в Париже... Да, есть, дети мои! Но я продолжаю. По-моему, пушка лучше... потому, что сделался же ваш отец и герцогом, и маршалом! Когда я говорю: герцог и маршал, - я прав и вместе с тем ошибаюсь, так как впоследствии за ним не признали ни этого титула, ни этого звания... Это случилось потому, что после Линьи был день траура... великого траура, когда седые ветераны, как я, плакали... да, плакали... вечером после битвы. Этот день, дети, называется _Ватерлоо_!
Столько чуялось глубокой грусти в этих простых словах Дагобера, что сироты вздрогнули.
- Да, бывают такие проклятые дни... - со вздохом продолжал солдат. - И генерал в этот же день, при Ватерлоо, пал, покрытый ранами, во главе гвардейского дивизиона. После очень долгого выздоровления он попросил разрешения поехать на остров св.Елены, куда англичане увезли на край света... нашего императора, чтобы подвергнуть его там медленным мучениям. Да, дети, годами долгих мучений искупил он дни счастья!..
- Когда ты так говоришь об этом, Дагобер, просто плакать хочется.
- И есть о чем плакать... много горя вынес император, бесконечно много... Его сердце истекало кровью... К несчастью, генерала не было с ним на острове св.Елены, его не допустили туда, а он все-таки мог бы его утешить. Озлобленный, как и многие другие, на Бурбонов, генерал задумал заговор против них с целью возвращения сына императора.