Бертель сидит на кухне, у холодной пустой плиты. Хрустит сухим куском хлеба. Примерно полтора часа назад она вернулась с товарищами из Дании. По инициативе датского еврейства правительство Дании пригласило молодежь из Германии, чтобы они могли хотя бы на время освободиться физически и духовно от режима Гитлера. Предпочтение было отдано тем, кто должны были отправиться в страну Израиля по состоянию здоровья. Шесть недель она провела с деревенскими детьми. Ела пахучий круглый хлеб, золотистое масло, жирную колбасу, сочные фрукты, пила свежее молоко. На шесть недель пригласила ее крестьянка и относилась к ней, как к дочери. В благодарность, как и другие воспитанники группы, она помогала хозяйке собирать фрукты, главным образом, яблоки и сливы. Солнце, лес и река, радушный прием отдалили воспоминания о Гитлере.
В четвертом часу после полудня она стояла на берлинском вокзале между коричневыми мундирами, гремящими сапогами, развевающимися флагами и враждебными листовками. И мгновенно из памяти были стерты прекрасные дни в Дании. Осталась на память цветная шляпа и такой же цветной свитер, закрывающий шею — прощальный подарок датской крестьянки, которая связала их для Бертель.
Фрида с покупками входит в кухню и разражается рыданиями. Лотшин врывается в дом и сообщает, что купила билет на ночной поезд. Что-то случилось? Никогда она не видела Лотшин такой взволнованной. Она охвачена гневом: никто не проследил за Гейнцем. Куда этот алкоголик исчез?
Постепенно Бертель становится ясно все, что случилось в последние сутки. Вчера вечером в дом явились двое гестаповцев в штатском. Они попросили Гейнца следовать за ними. Он обвинен в нарушении приказа о ликвидации дел, связанных с железом и сталью, и заключен в подвал гестапо. Лотшин вызвала адвоката, нациста, доктора Функе. Бертель не задавала вопросов, но Фрида угадала всё. Функе давно приставал с ухаживаниями к Лотшин. В эти дни, когда люди исчезают без суда и освобождаются без суда, Лотшин, не колеблясь, исполнила унизительные условия, которые предложил ей Функе в обмен на спасение Гейнца. К тому же, он был содомитом. Фрида не смыкала глаз всю ночь. К утру, когда Лотшин вернулась из гостиницы, Фрида приготовила горячую ванну и уложила принцессу в постель. Красота ее и деньги сделали свое дело. Функе освободил Гейнца без суда. Велел вести его прямо из подвала гестапо на вокзал. Гейнц вернулся домой, и Лотшин помчалась за билетом на ночной поезд в Швейцарию.
В холодную осеннюю, темную ночь Функе проводил Гейнца к поезду. В смятении чувств Гейнц передал Функе плату — дорогие драгоценности, которые Лотшин извлекла из металлического сейфа в кабинете покойного отца: несколько золотых колец с бриллиантами, среди которых — обручальное кольца отца, золотое ожерелье и портсигар из тяжелого золота, также украшенного бриллиантами. Гейнц уехал к сестрам в Аргентину. Деньги и драгоценности, которые он хранил в швейцарском банке на черный день, были использованы им для бегства в Южную Америку.
Дом опять в шоке. Два эсэсовца в черных мундирах с эмблемами и значками выбивают входную дверь. С криками и угрозами они рыщут по комнатам и коридорам. Бертель прячется в одной из ниш в гостиной, за статуей богини Фортуны. Фрида кричит, пытаясь их призвать к порядку. В ответ почти волчий вой:
— Убирайся немедленно, еврейская подстилка!
Эсэсовцы ведут себя, как хозяева. Сапоги их стучат по паркету, сотрясая весь дом и его обитателей. Они нагло забирают оставшиеся небольшие картины и драгоценности. К счастью семьи, посуда, которая служила им в течение нескольких поколений и большая часть драгоценностей уже находятся на пути в Аргентину с Руфью и Гейнцем.
Оставшиеся члены семьи облегченно вздыхают. Старший брат спасен. В первом письме он написал, что устроился развозчиком молока, ищет средства для существования. Каждодневные события накрывают дом, подобно океанскому валу.
Бертель взволнована. Дуни, ее друг по молодежному движению, уехал в страну Израиля к дяде в кибуц Эйн-Харод. В свое время, приехав из России в Германию, он жил у родственников в Берлине. Родители его пропали в России. Дуни со своим дядей кибуцником переписывались на идише, русском и немецком языках. Она помогала ему на своем слабом иврите. Эта переписка и сблизила ее с Дуни. Она удивилась, когда он пришел прощаться. И еще более была удивлена его объятиям и поцелуям, когда они сидели на скамье в берлинском парке. Она мечтает о поцелуях, которые соединят их навсегда, когда они встретятся в стране Израиля. В письмах к нему, в Эйн-Харод, она рассказывает о событиях в движении, о книгах, которые она читает, но ответа от него нет. Она обвиняет в этом себя: вероятно, письма ее скучны. Быть может, Дуни слишком занят в кибуце. Нет у него времени на письма, или в кибуце нет марок.
В последние недели она выглядит печальной. В клуб пришли взрослые девушки, парни крутятся лишь вокруг них. Их развитые груди привлекают постоянное внимание ребят, а на нее никто не обращает внимания. К тому же Реувен сердится на нее, потому что вдруг она отбрасывает его руку, когда он хочет дружески положить ее ей на плечи. Что-то странное произошло между ними с тех пор, как Бедолф подарил ей книгу датского писателя Мартина Андерсена Нексе с трогательным посвящением. Перед его отъездом на практические занятия в Рейнланд она подарила ему художественные открытки, и они тепло распрощались с обещаниями встретиться в будущем.
Бертель записала в своем дневнике:
14.12.1933Сегодняшний день принес мне нечто, чего я никогда не забуду.
Я чувствую и знаю, что это связано с моим расставанием с Бедолфом. Он уезжает в Рейнланд — работать с воспитанниками. Когда он вернется, я уже буду в Израиле. Утром, перед тем, как я пошла к нему, у меня было сильное желание написать ему что-то. Поехала в художественный салон и купила ему репродукции работ Ван-Гога и открытки из египетского музея. Я знаю, что никогда еще не выбирала подарок с чувством такой любви, и никогда еще на меня не нападал такой страх, что он не понравится Бедолфу. Это чувство меня удивило. И с этим чувством я поехала к нему.
Беседа наша сильно меня укрепила. Еще никогда раньше я не видела его таким особенным, как при этой встрече. И он сказал, что мы даем обещание друг другу. Я ощутила нечто, что было для меня абсолютно внове. Это была буря чувств и некий оклик изнутри, словно бы все, что вокруг, выглядело в это время поверхностным. И мне показалось, что дрожащим голосом я сказала ему: «Бедолф, я буду тебе писать».
В эту секунду я ощущала, что никогда у меня не было такого сильного чувства к человеку.
Нет человека, на которого бы я так полагалась, как на Бедолфа. Когда я с ним говорила после Дуни, я чувствовала, что, именно Бедолф — истинный образец стража в понятиях «Молодого Стража» — Ашомер Ацаир. Для него борьба превыше всех остальных дел. У него особенное отношение к природе. С того дня я поняла и почувствовала, что Бедолф будет моим лидером, и его влияние на меня будет наиболее сильным.
В то время, когда я находилась в его небольшой красной комнате, я вспомнила все те моменты, когда он помог мне и когда восхищалась им. Я думала обо всех выдающихся и прекрасных моментах в моей жизни. И тут Бедолф спросил меня, хочу ли я еще что-то ему сказать. И тогда я ему дала репродукции. Не помню, чтобы при мне кто-то радовался подарку от меня так, как Бедолф. Это — прекрасное чувство. Он действительно радовался. Он взял репродукции с собой, хвалил их, и я была очень счастлива.
Дом освобождается от его обитателей. Филипп и Лотшин показали Бертель проспект элитного учебного центра в Иерусалиме для девушек под руководством Рахели Янаит Бен-Цви, важной персоны в еврейском анклаве, жены одного из руководителей Еврейского агентства. Там она будет учить необходимые предметы и заниматься сельским хозяйством. Бертель, которая днем и ночью мечтала о такой возможности, оказалась в тяжелом конфликте с собой. Она хочет бороться со своими душевными слабостями, стать сильной, как ее товарищи по молодежному движению, но без Лотшин она себя чувствует подобно отсеченному бесполезному тростнику.
— Я твой попечитель! Ты обязана подчиняться моим указаниям. Ты едешь в Палестину без всяких возражений, — отказал Филипп ее просьбе — отсрочить отъезд в страну Израиля до того момента, когда Лотшин сможет к ней присоединиться.
Он объяснил ей, что нельзя упустить такую возможность. Она едет вместе с группой девочек ее возраста, чьи отцы, евреи — члены парламента заключены в концентрационный лагерь, будучи известными социал-демократами. Девочки получили сертификаты от англичан по категории преследуемых властями людей, а Бертель — на основе успешной учебы. Во все документы официально добавили ее ивритское имя — Наоми. И она переписывает слово в слово в тетрадь рекомендацию Бедолфа отделу молодежной репатриации и учебному центру в Иерусалиме.