Освещалась комната четырьмя сводчатыми окнами с цветными витражами, где изображались предметы духовного содержания, точно в церкви; тяжелые занавеси из плотной коричневой материи были на каждом окне; на стенах висели шесть больших картин из жизни святого Августина.
Эти картины неизвестных мастеров, не лишенные художественного достоинства, отличались несколько наивной манерой живописи, мрачной и сухой, свойственной кисти большей части испанских живописцев эпохи Возрождения.
Между двумя окнами, под громадным распятием, окруженным всеми принадлежностями страдания Христова, был дубовый аналой для моления; в одном из углов стояла скромная кровать с тощим тюфяком, волосяной подушкой и шерстяным одеялом. По всей комнате были расставлены стулья, табуретки и кресла; массивный стол, заваленный книгами и разными рукописями, занимал середину комнаты.
Стоявшая в угловой нише Мадонна с младенцем Иисусом на руках, в венке из белых роз, драпированная золотой парчой, казалась гением-хранителем этого мирного убежища. Перед ней горело с десяток тоненьких свечей длиной с руку, насаженных на железные шипы. Ниша эта могла задергиваться занавеской.
Серебряная лампа в три рожка свисала с потолка над столом на высоте двух футов и распространяла приятный полусвет в этой комнате, очень похожей на келью. Кроме тайного входа в ней имелись две створчатые двери в противоположной стене.
— Уж не нахожусь ли я у почтенного отца Санчеса, капеллана асиенды? — пробормотал про себя Лоран. — Я не прочь наконец-то познакомиться с этим святым мужем, даже лица которого мне пока что не удалось рассмотреть. Звук его голоса всегда вызывает во мне невольный трепет, точно отдаленное воспоминание чего-то слышанного в детстве. Какое в этом правдоподобие! — грустно заключил он, покачав головой.
Спустя минуту он прибавил:
— Да что ж это, я один здесь, что ли? Куда подевался почтенный капеллан?
Эти слова будто имели силу вызывать духов, потому что дверь внезапно отворилась и на ее пороге появился отец Санчес.
Капюшон его коричневой рясы был опущен на лицо; он скрестил руки у пояса так, что их не было видно под широкими рукавами.
С минуту он оставался неподвижен, потом подошел к столу и, поклонившись посетителю, произнес своим звучным голосом:
— Добро пожаловать, граф! Признаться, я ожидал вашего прихода с нетерпением и беспокойством.
— Почему, святой отец? — спросил молодой человек, ответив на поклон.
— Я опасался, что вы не согласитесь навестить меня в столь поздний час ночи, а поговорить с вами я очень хотел.
— Прежде всего, святой отец, — возразил молодой человек, улыбаясь, — надо вам признаться, что я вовсе не знал, куда меня ведут.
— Правда, я запретил Хосе говорить.
— Позвольте заметить вам, что вы были неправы.
— Быть может, граф, но, говоря между нами, военные не питают большого уважения к духовным лицам, и я опасался, что вы не придете.
— Правда, я военный, преподобный отец, — перебил с живостью капитан, — но всегда уважал духовных лиц; кроме того, вы напоминаете мне одного человека, который принимал участие в моем воспитании и к которому я сохранил в душе глубокую преданность. Память о его доброте, запечатленная неизгладимыми чертами в моем сердце, была бы лучшим ходатайством за вас.
— Простите, граф, — сказал отец Санчес с чувством, которое тщетно силился скрыть, — благодарю вас за благосклонные слова… Не угодно ли вам сесть? — прибавил он, подвигая кресло. — Так удобнее разговаривать, а я должен сообщить вам много важного.
Капитан слегка отстранил предложенное кресло.
— Святой отец, — сказал он с почтительным поклоном, — я стою перед вами с непокрытой головой и не пряча лица. Вы знаете, кто я.