— Да ты что, брат! На кого это ты так напустился?! — вскричал Лоран.
— Гром и молния! Это ты, брат! — И Олоне захохотал во все горло. — Как я рад тебя видеть!
— Здравствуй, Олоне.
— Э-э! И ты, Мигель, старый дружище! Добро пожаловать! И Шелковинка тут, и Хосе! Чертовы рога! Это же просто праздник какой-то!.. Садитесь и потолкуем за трубкой и стаканом доброго вина. Мне надо передать тебе кое-что, Лоран.
— И мне тоже, — с улыбкой ответил тот.
— Эй! Вино, стаканы! Живо, гром и молния! Какой-то малый с болезненным бледным лицом, худой — как говорится, одна кожа да кости — поспешил подать на стол все, чего требовал хозяин.
— На, выпей, постная рожа, это тебе полезно, — сказал Олоне, подавая ему полный до краев стакан.
Поблагодарив улыбкой, смахивающей на болезненную гримасу, слуга залпом осушил стакан и отошел, вытирая рот тыльной стороной руки.
— Этому бедняге не суждено, по-видимому, долго мыкаться по белу свету, — заметил Лоран с состраданием.
— И не говори, — согласился Олоне, пожав плечами, — он и теперь полумертвый. Кажется, он из какого-то богатого семейства в Гаскони; его захватили вербовщики и силой отправили сюда. Он создан быть буканьером, как я — папой. Курица сильнее его. К тому же ему посчастливилось тотчас по прибытии в эти места схватить лихорадку, от которой он и теперь еще не может отвязаться. Он тих и скромен, как девушка, предан нам, как собака, и храбрости необычайной.
— В его положении нечего бояться смерти, она для него скорее облегчение.
— Отчасти дело в этом; но, кроме того, он дворянин, его фамилия де Марсен или что-то в этом роде.
— Зачем же ты купил его, такого больного?
— По доброте. Мне стало жаль его. Когда бедного малого выставили на продажу вместе с другими, я заметил, что к нему присматривается Красивая Голова, а ты знаешь, что он не слывет нежным к своим работникам. Вот мне и захотелось спасти этого парня, которого он, безусловно, угробил бы через две недели.
— Ты хорошо поступил, Олоне, я узнаю тебя в этом.
— А что прикажешь делать? Ведь я тоже был продан в неволю и не забываю этого.
— Правда; ты принадлежал Монбару.
— Именно.
— Но тебе не следовало брать с собой беднягу при такой его слабости.
— О-о! Видно, что ты совсем не знаешь его. Он ни за что не хотел отставать от меня; кроме того, он сказал мне слова, которые тронули меня своей искренностью.
— Какие?
— «Дайте мне съехать с вами на берег, — сказал он, — может, мне и удастся схватить пулю, ведь лучше умереть так, чем от лихорадки».
— И ты согласился?
— А что сделал бы ты на моем месте?
— То же, что и ты. Бедняга!
— Твое здоровье, брат, и хватит об этом.
— Твое здоровье! А ведь замечательно встретиться после расставания, при котором не знаешь, увидишься ли опять в этой жизни.
— Поверь, старый товарищ, моя радость не меньше твоей.
— Знаю, и от этого мне еще веселее… Но здесь от гама ничего не слышно; постой, я мигом всех угомоню.
Олоне взял свисток, который носил на шее на золотой цепочке, и пронзительно свистнул.
Мгновенно в зале водворилась мертвая тишина.
— Ну-ка, живо спать! — крикнул Олоне зычным голосом. — Уже поздно, а завтра с рассветом подъем по тревоге. Да и мне нужно переговорить в тишине с Лораном и Мигелем Баском. Марсен, читай молитву.
Береговые братья тотчас стали на колени и благоговейно повторяли за данником слова молитвы, потом легли вповалку и через пять минут уже храпели, словно трубы органа.
— Вот мы и избавились от них, — сказал Олоне, возвращаясь к своему месту у стола, — теперь поговорим.
— Охотно.
— Предупреждаю, любезный друг, что Монбар отдал меня под твою команду, я твой лейтенант.