Взглянув на него, я сразу понял: у этого мальчишки-ирландца, во-первых — туберкулез, во-вторых — он обладает огромной силой воли и энергией, в-третьих — жить ему осталось не больше года.
— Бледнолицый юноша, — сказал я, — молю тебя, укажи мне путь в «святая-святых», к его редакторскому величеству.
Он удостоил меня только презрительным взглядом и с бесконечной скукой в голосе сказал:
— Если вы насчет газа, обратитесь к швейцару. Эти дела нас не касаются.
— Нет, моя белоснежная лилия, мне нужен редактор.
— Какой редактор? — огрызнулся он, как молодой бультерьер. — Театральный? Спортивный? Светской хроники? Воскресного выпуска? Еженедельного? Ежедневного? Отдела местных новостей? Телеграмм? Какой редактор вам нужен?
Этого я и сам не знал. И поэтому на всякий случай торжественно объявил:
— Самый главный.
— Ах, Спарго! — фыркнул он.
— Конечно, Спарго, — убежденно ответил я. — А кто же еще?
— Давайте вашу карточку, — сказал он.
— Какую такую карточку?
— Визитную карточку. Постойте, да вы по какому делу?
И анемичный цербер смерил меня таким наглым взглядом, что я, протянув руку, приподнял его со стула и легонько постучал по его впалой груди, чем вызвал слабый астматический кашель. Но он продолжал смотреть на меня не мигая, с задором воробья, зажатого в руке.
— Я — посол Времени, — загудел я могильным голосом. — Берегись, не то тебе придется плохо.
— Ах, как страшно! — презрительно усмехнулся он.
Тогда я ударил посильнее. Он задохнулся и побагровел.
— Ну, что вам нужно? — прошипел он, переведя дух.
— Мне нужен Спарго. Единственный в своем роде Спарго.
— Тогда отпустите меня. Я пойду доложить.
— Нет, мой дорогой. — Я взял его мертвой хваткой за воротник. — Меня не проведешь, понятно? Я пойду с тобой.
Лейт с минуту задумчиво созерцал длинный столбик пепла на своей сигаре, потом повернулся ко мне.
— Ах, Анак, вы не знаете, какое это наслаждение разыгрывать шута и грубияна. Правда, у вас-то, наверно, ничего бы не вышло, если бы вы и попробовали. Ваше пристрастие к жалким условностям и чопорные понятия о приличии никогда не позволят вам дать волю любому своему капризу, дурачиться, не боясь последствий. Конечно, на это способен лишь человек другого склада, не почтенный семьянин и гражданин, уважающий закон.
Но вернемся к моему рассказу. Мне удалось, наконец, узреть самого Спарго. Этот огромный, жирный и краснолицый субъект с массивной челюстью и двойным подбородком сидел, обливаясь потом (ведь был август), за своим письменным столом. Когда я вошел, он разговаривал с кем-то по телефону, или, точнее, ругался, но успел окинуть меня внимательным взглядом. Повесив трубку, он выжидательно повернулся ко мне.
— Вы, я вижу, много работаете, — сказал я.
Он кивнул головой, ожидая, что будет дальше.
— А стоит ли? — продолжал я. — Что это за жизнь, если вам приходится работать в поте лица? Что за радость так потеть? Вот посмотрите на меня. Я не сею, не жну…
— Кто вы такой? Что надо? — внезапно прорычал он грубо, огрызаясь, как пес, у которого хотят отнять кость.
— Весьма уместный вопрос, сэр, — признал я. — Прежде всего — я человек; затем — угнетенный американский гражданин. Меня бог не покарал ни специальностью, ни профессией, ни видами на будущее. Подобно Исаву, я лишен чечевичной похлебки. Мой дом — весь мир, а небо заменяет мне крышу над головой. Я не имею собственности, я санкюлот, пролетарий, или, выражаясь простыми словами, доступными вашему пониманию, — бродяга.
— Что за черт!..
— Да, дорогой сэр, бродяга — то есть человек, идущий путями непроторенными, отдыхающий в самых неожиданных и разнообразных местах…
— Довольно! — заорал он. — Что вам нужно?
— Мне нужны деньги.