— Что ты сделаешь, чтоб заработать это золото и даже вдвое больше, если я останусь тобой доволен? — с улыбкой спросил капитан.
— Увы! Ваша милость, — ответил индеец с выражением, которого нельзя передать, — у меня отца нет, иначе я бы сказал… но за неимением его, я весь к вашим услугам. Что мне нужно сделать? Я принадлежу вам душой и телом.
Капитан спрятал золото в руке.
— Где конюшня? — спросил он.
— Там за домом, ваша милость; вы отсюда можете видеть ее.
— Очень хорошо. Слушай: вот тебе пять минут, ни секундой больше, чтобы отвести мою лошадь на конюшню и вернуться ко мне. Если ты кому-нибудь скажешь хоть слово за это время, считай, что мы ни о чем с тобой не договаривались. Понял? Ступай!
— Ай, ваша милость, я буду нем как рыба. Индеец увел лошадь.
Через три минуту он уже вернулся.
— Я доволен тобой, — продолжал капитан, — теперь вслушайся хорошенько в то, что я скажу тебе: с четверть часа назад к этому дому подъехал всадник. Ты отвел его лошадь на конюшню, как сейчас свел туда мою. Я хочу, чтоб ты поместил меня в таком месте, где я мог бы видеть этого всадника и слышать все, что он скажет, между тем как он не будет подозревать о моем присутствии. Если ты в точности исполнишь мое требование, я заплачу тебе не две, а четыре унции золота. А чтобы ты не сомневался, что я не обманываю тебя, вот тебе две унции задатка.
Он опустил золото в дрожащую руку индейца. Тот спрятал его с таким проворством, что капитан не мог понять, куда оно девалось.
— Кстати, чуть не забыл, мне надо предупредить тебя, для твоей же пользы, — прибавил Бартелеми, нахмурив брови, — что при малейшем подозрении в измене я пристрелю тебя как собаку.
И, приподняв край своего плаща, он показал индейцу массивные рукоятки двух пистолетов, заткнутых за его шелковый пояс.
— Ваша милость, — с величавым достоинством возразил индеец, — если бы я имел честь быть вам знакомым, вы бы знали, что Тонильо не изменник. Мой хозяин теперь отдыхает после обеда, стало быть, я один распоряжаюсь в доме, и клянусь вам той долей блаженства, которую надеюсь вкусить в раю, что вы услышите все, о чем будут говорить люди, которых вы хотите подкараулить. К тому же, это дрянные посетители, — прибавил он тоном насмешливого презрения, — они сидят с добрый час и еще ничего не заказали, ни на один реал. А ведь прежде всего я должен соблюдать выгоды заведения.
— Это справедливо! — посмеиваясь, согласился бравый капитан.
— Пойдемте, — сказал индеец. Капитан пошел вслед за ним.
Тонильо, как звали индейца, не вошел в общую залу, а обогнул угол дома и направился через конюшню к двери, не запертой на ключ. Он привел капитана в какой-то подвал, где было сложено несколько бочонков с водкой и вязанок сорок корма для лошадей.
Тонильо осторожно отодвинул вязанки, прислоненные к стене, и указал капитану на довольно широкую щель в перегородке.
— Здесь вам будет очень удобно, — сказал он.
— Хорошо, можешь идти, — ответил флибустьер. — Смотри, чтобы не увидели моей лошади. Когда эти люди соберутся уезжать, вернись сюда.
Индеец отвесил почтительный поклон, вышел из подвала и затворил за собой дверь.
Капитан внезапно очутился в глубоком мраке.
Единственный свет, которым освещался подвал, исходил от широкой щели, указанной индейцем.
— Ведь я всегда знал, — пробормотал себе под нос капитан свойственным ему насмешливым тоном, — я был уверен, что Господь никогда не покидает честных людей.
И, пристроившись как можно удобнее, он приложил глаз к скважине.
Взгляду его представилась одна из тех живописных картин, которые наш бессмертный Калло 14 уже тогда начал гравировать в своих странствиях с цыганами.