— Капитан Редферн! — позвал Джим. Его голос эхом отразился от стен и потолка. Спускаясь, он вытащил мобильный телефон, чтобы позвонить Эфу. На дисплее высветилось: «Нет связи», — Джим находился уже ниже уровня земли. Он открыл дверь, прошел в коридор подвала и, отвлекшись на телефон, так и не увидел Редферна, который подбегал к нему сбоку.
Когда Нора, разыскивая сбежавшего пациента, спустилась по лестнице и попала в подвальный коридор, она первым делом увидела Джима — Кент сидел на полу, привалившись спиной к стене и раскинув ноги. На лице его было странное сонное выражение.
Над Джимом стоял капитан Редферн — босой, в больничной сорочке, его спина, обращенная к Норе, была обнажена. Что-то свисало у него изо рта, и с этого «чего-то» на бетонный пол капала кровь.
— Джим! — закричала Нора. Джим никак не среагировал на ее голос, зато Редферн напрягся. Когда он повернулся к Норе, из его рта уже ничего не торчало. Вид пилота потряс ее. От мертвенной бледности не осталось и следа. Он выглядел цветущим мужчиной. На груди сорочку пятнала кровь, губы тоже были в крови. Первым делом Нора подумала, что у Редферна случился какой-то припадок. Она испугалась, что он откусил кусок языка и теперь рот заливает кровь.
Но когда расстояние между ними уменьшилось, Нора засомневалась в выставленном диагнозе. Зрачки Редферна были мертвенно черные, белки налились кровью. Рот не закрывался, нижняя челюсть странно отвисала, словно выйдя из суставов. И от него шел невероятный жар, температура тела была куда выше, чем даже при сильной лихорадке.
— Капитан Редферн, капитан Редферн, — повторяла Нора, пытаясь вывести его из этого состояния.
Пилот приблизился, в его глазах, словно бы прикрытых пленкой, горел дикий, хищный голод. Джим все еще сидел на полу, он не шевельнулся с того момента, как Нора увидела его. Редферн был настроен явно агрессивно, это не вызывало сомнений, и Нора пожалела, что у нее нет оружия. Она огляделась, но увидела только внутрибольничный телефон. Код тревоги — 555.
Нора сдернула трубку со стены, однако не успела нажать ни одной кнопки: Редферн набросился на нее и швырнул на пол. Нора не выпустила трубку, поэтому шнур вылетел из настенной розетки. Редферн, обретший поистине маниакальную силу, навалился на Нору и прижал ее руки к полу. Его лицо напряглось, горло раздулось. Нора подумала, что сейчас его вырвет прямо на нее, и завизжала что было сил.
Из двери, ведшей на лестницу, выскочил Эф и всем телом врезался в Редферна. Пилот, отлетев в сторону, распластался на полу, но тут же стал медленно подниматься. Эф не стал подходить к нему, лишь успокаивающе протянул руку в сторону пациента.
— Подождите…
Редферн издал шипящий звук. Не как змея — звуки шли откуда-то из горла. Его черные глаза оставались пустыми. И тут рот капитана раздвинулся в улыбке. Точнее, могло показаться, что человек улыбается, потому что пришли в движение соответствующие лицевые мышцы, однако улыбкой это не было. Рот распахнулся… распахнулся шире… он словно бы открывался и открывался, и этому процессу, казалось, не было конца.
Нижняя челюсть ушла вниз, и изо рта пилота вылезло что-то розовое и мясистое, но не язык, а нечто более длинное, мускулистое, сложносоставное… и извивающееся. Будто Редферн проглотил живого кальмара, и только одно щупальце еще торчало изо рта.
Эф отпрыгнул назад. Пытаясь удержаться на ногах, он ухватился за стоявший здесь штатив для капельницы, а потом выставил его перед собой как пику, не подпуская к себе Редферна и торчащую из его рта мерзопакость. Редферн вцепился в обращенный к нему конец металлического шеста, и тут мерзопакость стрелой вылетела его рта, легко преодолев два метра штатива. Эф едва успел увернуться. Шлеп! — это оконечность щупальца, узкая, заостренная, как мясистое жало, ударилась о стену.
Редферн рванул штатив с такой силой, что он переломился пополам, а Эфа отбросило к двери в стене коридора, ведущей в одно из подсобных помещений. Пилот двинулся за ним с голодным блеском в черно-красных глазах. Эф вбежал в помещение, оглядываясь в поисках чего-нибудь такого, что он мог бы противопоставить Редферну. На глаза ему сразу попался лежавший на полке и подключенный к зарядному устройству трефин — хирургический инструмент с вращающейся зубчатой коронкой, который обычно используется при краниотомии.
Эф включил трефин, его коронка завертелась. Редферн был уже совсем близко, щупальце почти целиком ушло в рот, но кончик его все еще торчал из губ — по краям этого кончика раздувались и опадали какие-то мясистые пузыри. Эф попытался отсечь жало до того, как Редферн ринется в новую атаку, но промахнулся, зато отхватил часть шеи пилота.
Из раны хлынула белая жидкость, которую Эф с Норой уже видели в морге, только она не ударила струей, как человеческая кровь при повреждении артерии, а потекла по больничной сорочке. Эф отбросил трефин, чтобы белая жидкость, разбрызгиваемая вращающейся коронкой, не попала ему на кожу. Редферн схватился за шею, а Эф стал нашаривать ближайший тяжелый предмет. Таковым оказался огнетушитель. Эф схватил его и тяжелым основанием цилиндра с силой ударил в лицо Редферна — метил он, разумеется, в мерзопакостное щупальце с жалом на конце. За первым ударом последовали второй, третий… Наконец при последнем ударе голова пилота резко откинулась назад, послышался треск ломающегося позвоночника.
Редферн рухнул, тело больше не могло служить ему. Эф выронил огнетушитель и попятился, в ужасе глядя на то, что натворил.
В комнату влетела Нора, выставив перед собой половинку сломанного штатива. Она увидела лежавшего на полу Редферна, отбросила штатив и метнулась к Эфу. Гудуэдер мягко приобнял ее.
— Все хорошо? — спросил он.
Нора кивнула, прижимая руку ко рту. Она указала на Редферна. Эф посмотрел вниз и увидел, что из разрезанной шеи выползают черви. Красноватые черви, словно насосавшиеся крови, покидали тело — так тараканы разбегаются из комнаты, где включили свет.
Эф и Нора попятились к открытой двери.
— Что, черт побери, произошло? — спросил Эф.
Нора отняла руку ото рта.
— Господин Кровосос, — медленно произнесла она.
Из коридора донесся стон.
«Джим!» — вспомнили оба и бросились к своему товарищу.
Третья интерлюдия Восстание, 1943 год
Июль жарил вовсю, август обещал быть таким же. Аврааму Сетракяну, занятому ремонтом крыши, доставалось больше других. Солнце палило его немилосердно, с утра до вечера, изо дня в день, но еще больше, чем солнце, он ненавидел ночи — особенно свою койку и свои сны о доме, которые раньше были единственным убежищем от ужасов лагеря смерти, — таким образом, Авраам был заложником сразу двух хозяев, одинаково безжалостных.
Темный Монстр Сарду теперь приходил дважды в неделю, чтобы подкормиться в бараке Сетракяна. Возможно, с той же регулярностью он появлялся и в других бараках, но этих смертей ни охранники, ни другие заключенные словно бы не замечали. Украинские охранники списывали смерти на самоубийства, а эсэсовцы просто вносили поправки в реестр.
За месяцы, прошедшие после первого визита Монстра Сарду, Сетракян, одержимый идеей победить чудовище, многое узнал от других узников, происходивших из этих мест, — например, ему рассказали о древней римской усыпальнице, которая располагалась в лесу, прилегающем к лагерю. Именно там, Авраам в этом не сомневался, монстр устроил свое лежбище, именно оттуда приходил по ночам, чтобы утолить дьявольскую жажду крови.
Если когда-либо Сетракян и испытал настоящую жажду, то случилось это в тот день в самом начале августа. Разносчики воды постоянно сновали среди заключенных, хотя многие из них сами становились жертвой тепловых ударов. Пылающую яму в тот день набили под завязку. К этому времени Сетракян уже успел раздобыть то, что ему требовалось: кол из белого дуба и немного серебра для наконечника. Таким способом раньше избавлялись от стригоев,[66] вампиров. Кол этот Сетракян заострял много дней, прежде чем снабдил его маленьким серебряным наконечником. Целых две недели Авраам планировал, как лучше пронести кол в барак и где спрятать. В конце концов он вырезал для него нишу в досках, из которых сбивали нары. Если бы охранники нашли кол, Сетракяна расстреляли бы на месте: заостренный деревянный брусок ничем, кроме оружия, быть не мог.
Ночью Сарду пришел в лагерь позже, чем обычно. Сетракян лежал недвижно, терпеливо дожидаясь момента, когда монстр начнет пить кровь молодого румына. Авраам испытывал жуткое отвращение, его мучила совесть, он молился о прощении… но речь шла о необходимом условии реализации его плана: сытая тварь будет менее бдительной.
Наконец сквозь зарешеченные окошки в восточной стене барака начал проникать синий свет приближающейся зари. Именно такого момента и ждал Сетракян. Он наколол указательный палец — на сухой коже появилась алая капелька — и… оказался совершенно неготовым к тому, что произошло потом.