Орк отошел на пару метров, бросая на лес боязливые взгляды. Эскимо окликнул разведчиков.
– Иди к сталкеру, – шепнул Никита Орку, а сам, убрав карабин, не брезгуя, полез рукой в груду костей, – опачки, что это у нас здесь такое?
Через минуту копошений он выудил подсумок, пояс для артефактов и цепочку с кулоном. Потом, словно, обжегшись, отскочил от кучи костей и зловония и, глубоко выдыхая, ломанулся на опушку леса:
– Фу-у, етить их налево! Ну и дерьмо.
– Что там, командир? – спросил Бродяга, лежащий между сидящими бойцами.
– Вот именно что, а не кто. Уже никто.
Никита плюхнулся возле товарищей и отдышался, словно хотел выпустить из себя всю вонь истлевших мертвецов. Он поведал о том, что увидел под елью, попутно ковыряясь в хабаре погибшего незнакомца. Кэп подсунул тряпку, и майор, обтирая предметы, любовался ими под восторженные возгласы друзей. Бродяга сопровождал его действия репликами и пояснениями, цокая языком от восхищения и нескрываемой зависти.
Кулон на серебряной цепочке оказался артефактом «глаз» в специальной оболочке. По заверениям сталкера он позволял носителю обладать суперчувствами, повышая его врожденные способности и добавляя те, которые необходимы были в той или иной ситуации.
– Вот наденешь на себя «глаз», станешь тонуть, а сил прибавится больше, вес тела меньше. То есть прибудет тебе все то, что содействует спасению на воде. Или смотришь вдаль, глаза режет, туман, пыль, дождь мешают, а артефакт позволит видеть дальше и зорче, как в оптику. Ну, временно, конечно. Мда-а, редкий артефактик! Сильный, – рассказал Бродяга.
Амулет действительно вперился странным оком в нового хозяина, заставив того поежиться и смахнуть непонятные наваждения. Никита скорей убрал его в наплечный карман куртки. Контейнеры пояса все до единого были набиты неплохими на взгляд сталкера артефактами: «сердце», «иголка», «ёж», «филейка», «жемчужина» и пара «слез».
– Блин, разведка, вот тебе подфартило-то! – не сдержался Бродяга. – Обеспечен теперь на год жизни. Точняк.
– С Орком поделюсь, он заметил трупы под елкой. Точнее сказать, унюхал.
Все пятеро заулыбались, даже Ахмад, ковырявший сучком грязь на сапоге. Никита пошуршал в затхлом сыром подсумке, в каких носят гранаты. Полная фляжка со спиртом, размокшие плесневелые сухари в остатках газеты, облезлая фотография с неразборчивым силуэтом семьи из трех человек и обыкновенный магнит. Как на школьных уроках по физике.
– Странно, – удивился майор, вертя в руке красно-синюю дугу, – зачем ему эта тяжесть нужна была?
В шелковом мешочке оказались бусы. Красные стекляшки сразу замигали, как гирлянда на новогодней елке, поразив всех присутствующих необыкновенной красотой. Во мраке надвигающейся ранней в Зоне ночи мерцание вишневых огоньков выглядело волшебно.
– А это «бусы», только из дюжины артефактов «рубин». Командир, ну, ваще-е тебе повезло! – восторгался Бродяга, на лице которого играли кровавые отблески бус.
– Офиге-е-ть! – Никита и сам поразился находке, даже рот открыл. Такое восхищение последний раз было, когда он держал новорожденную дочку в руках, лет так цать назад, а до этого, когда отец привез из Москвы первую цивильную игрушку, сувенирную модельку «Волги».
– «Бусы» из «рубинов» – это круто! Золото в платине. Водка в спирте. Гы-ы, – осклабился Бродяга, – лучшего подарка бабе не бывает. А еще и от кучи болячек, от сглаза, наговоров и чёрной магии. Фартовый ты, разведка. Ох, везунок!
– Сплюнь, командир, – отозвался Кэп.
Никита улыбнулся, но сплюнул три раза через левое плечо, упрятал артефакт-диковинку и открыл фляжку, принюхиваясь:
– Ну что, обмоем находку? По глотку разрешаю.
– Легко, командир.
Выпили по кругу, занюхивая рукавом, сталкер при этом крякнул, глянул на Доктора – «можно?» и, получив утвердительный кивок, с радостью булькнул из фляжки:
– За удачный хабар!
Из темноты леса мигнул фонарик и потух. Никита поднял народ, и все углубились в чащу. Эскимо, оказывается, нашел узкий проход в зарослях, выводящий на тропу.
Группа приостановилась возле скелетов под елью, мысленно отдала почести и двинула за Орком. Хоронить не решились, причин было две: судя по истлевшей одежке и ржавому бронежилету труп принадлежал бойцу «Анархии» плюс смешавшиеся кости человека и зверя в темноте не позволили бы провернуть погребальные мероприятия. Не сталкер, не солдатик – и ладно!
Отряд нагнал Эскимо, который сидел на корточках перед капканом на крупного зверя.
– Егеря проделки, – сделал вывод Бродяга, – охотится на кабанов да волков. Обходим и топаем дальше, а то вот-вот Чащоба станет живой.
Никого и не нужно было подгонять – люди сами, чуя опасность, усталость от постоянного напряжения и страх, торопились вперед.
Миновав три аномалии, один артефакт «филейка», который Эскимо подобрал себе, а также пару ловушек – яму с кольями и самострел, группа вышла из чащобы на полянку.
Табличка на столбике с кривыми каракулями: «Милости прошу к моему шалашу, если ты не враг и не мудак» по заключению Бродяги была написана самим Егерем. На том конце поляны, уже окунувшейся в сумерки, виднелись очертания и самого «жилища-шалаша». Юморист, написавший на столбе приветствие, жил в обыкновенном вагончике «Кедр», возвышающемся на трехметровых бетонных сваях. Приставная лестница от земли к двери наверх находилась на месте, хотя в окошке с решеткой и жалюзи мигал огонек свечи. Под вагоном между свай томилась аномалия «пузырь», лучше всякой собаки и капкана охраняющая хозяйство. Такая ватообразная безобидная субстанция, почти невидимая в тени. Безобидная? Да, для свай и поленницы дров, для толстенной сосны, росшей впритык к хижине Егеря и кроной утопающей в сером небе. Но не для живых существ! Любая земная тварь, попавшая в «пузырь», проваливалась в него и исчезала, чтобы вылететь где-нибудь далеко за лесом, из другого такого же аномального поля.
Кроме того, вокруг свай, образуя овал площадью квадратов в пятьдесят, на протянутой по столбикам «егозе» плотной стенкой висели «волосы», будто специально выращенные или повешенные здесь.
На подходе к вагончику сбоку от его двери открылась жезлонка, и высунулась двустволка двенадцатого калибра, красноречиво намекающая на «теплый прием».
– Кто пожаловал ко мне? Кому, ёшкин кот, не спится ночами? – раздался хриплый пожилой голос.
– Егерь, принимай гостей, ядрена вошь! Мы не враги и не мудаки. Свои идут, – крикнул с носилок сталкер.
– Свои в это время по барам пьют. А вояки мне «своими» никогда не были, ёшкин кот! Даже тушенки палевной ящик подсунули, – громко ответил хозяин убежища.
Где-то в чаще завыл зверь, причем совсем недалеко. Эхо его воя, казалось, пробралось в штаны бойцов, щекоча все, что в них имелось.
– Не вояки это, – чуть не заорал Никита, взяв смелость переговоров на себя, – сталкеры Бродяга и Эскимо, Доктор, двое вольных и два разведчика. С миром мы и на постой, добрый человек! Пусти перекантоваться, утром уйдем, заплатим хорошо, не обидим. Подарок для Егеря имеется.
Даже в темноте он заметил, как товарищи с недоумением уставились на него.
– Бродягу знаю, – отозвался голос из вагончика, но ствол с двумя отверстиями исчез, – Эскимо? Не слышал про такого. Дохтор? Они злыми не бывают. Покатит. Вольные? Ну, потянут с натягом. Гляну на этих вольных. А вот разведчики… вижу, ёшкин кот, что вояки, не хрен мне «доширак» на уши вешать. На военсталов смахивают. Не-е, их не пущу! Остальных милости просим.
Бродяга хихикнул, искоса взглянув на опешившего разведчика. Да и Орк тоже впал в ступор, зевая, как рыба на берегу.
– Не по-о-нял! Эй, мужик, ты щас прикололся, что ли?
– Егерь, эй, старпер ты шелудивый, мимикрим тебе в отсос! – вдруг крикнул Бродяга, перестав улыбаться, как только снова завыли волки. – Давай отворяй уже хибару свою. А то нам ща серые устроят тут танцы вприпрыжку. Мужики меня раненого держать устали. Эй, дед, впускай, ёптеть!
– Да шуткую я, шуткую, ёшкин кот, – раздалось от раскрытой двери, – бегом до хаты, путнички.
Непрошеных гостей не нужно было приглашать дважды – они торопливо дернули наверх, маневрируя между самодельными «ежами» и острыми кольями с колючей проволокой.
Закрывая за ними дверь, хозяин громко ругнулся в темноту, замигавшую несколькими парами желтых горящих глаз, и добавил в конце:
– Пшли отседова, собаки вшивые! Ну, пшли-и.
Захлопнув массивную дверь, задвинув пару засовов, он повернулся к незнакомцам, прибавил масла в лампе у входа и позволил обеим сторонам разглядеть друг друга. И если видом прибывших людей хозяин лачуги не впечатлился, окинув их скоротечным оценивающим взором, то те, в свою очередь, озадаченно изучали его внешность.
Это был старик по облику и одежде, но вполне моложавый мужчина по глазам, зубам, движениям и… по коже. Да-да, по коже. Складывалось такое ощущение, что он не только мажется утром и вечером лучшими кремами и лосьонами, но и посещает какой-нибудь салон «Нежный призрак» где-то за седьмой сосной Чащобы. Ровная, розовая, молодая кожа рук, шеи, лица не имела ни одной морщинки, пигментного пятна и изъяна, ни сухости, ни прыщика. А прокуренный голос деда, борода, усы и седые космы под ушанкой, грязные ногти, желтые от папирос, кушак с солдатским ремнем, валенки и двустволка с обшарпанным прикладом в изоленте – все выдавало в нем пожилого неухоженного одиночку, этакого деда Мазая.